Тень - Карин Альвтеген

— Она сказала Торгни, что вы занимались любовью в Вестеросе?

— Видимо, да.

Она молчала, склонив голову набок и наблюдая за ним.

— А этого не было?

— Алиса!

Он постарался произнести это как можно более укоризненно. В прежние времена вранье не имело смысла. Жена понимала его по малейшему изменению взгляда, интонации, мимики. Ему даже в голову не могло прийти лгать ей.

— Я должна была спросить. Если бы между вами что-то было, это объясняло бы ее поведение. Я же понятия не имею, чем ты занимаешься в своих поездках.

— Я не так часто езжу. Этой осенью было всего пять Дней книги. В следующий раз можешь поехать со мной, если тебе интересно.

— Нет уж, уволь.

Она произнесла это снисходительно и с отвращением.

— Я был бы рад не ездить. Ты же знаешь, как я отношусь к таким мероприятиям.

Алиса не ответила. А что, она вполне может не знать. Они давно прекратили делиться друг с другом своими мыслями и чувствами.

— Но сегодня она вдруг позвонила и спросила тебя.

Жена подняла на него взгляд.

— Меня?

— Да, сначала, правда, меня, но Герда сказала ей, что я не могу подойти, и тогда она попросила позвать тебя. Я хочу, чтобы ты сразу повесила трубку, если она вдруг снова позвонит. Хоть я и надеюсь, что этого никогда больше не случится.

— Почему она спрашивала меня?

— Понятия не имею. Тут вообще трудно что-либо понять. Видимо, она все-таки не вполне здорова.

Алиса встала и подошла к одной из книжных полок. Взяла фотографию Анники в рамке, рассеянно протерла стекло и снова поставила на место. Он вдруг подумал, что не видел дочь несколько дней. Но потом вспомнил, что завтра праздник, Вознесение Господне, и Анника говорила, что собирается уехать на выходные в какой-то конный лагерь.

Алиса повернулась к нему:

— Я хочу позвонить в полицию. Не понимаю, почему мы должны все это терпеть. Неужели нет способа заставить ее замолчать? Разве она не нарушает закон своими действиями?

— Но она не сделала ничего, кроме того, что посылала письма.

— И звонила.

— Да, но, может, она больше не позвонит. Надо подождать. Представь, что напишут в газетах! Журналисты обожают подобные истории.

Алиса снова села в кресло, разговор затих.

За окном начало темнеть. Ни он, ни она не собирались уходить. Оба молча сидели в креслах, купленных в другой жизни. Как будто оба понимали исключительность момента. Отдавшись воспоминаниям, Аксель удивлялся собственным чувствам. Сколько труда им стоило приобрести все это, когда мечта еще была жива. Дом они купили из первых рук, у семьи, которая когда-то его построила. Из-за того, что дом нуждался в ремонте, цена оказалась относительно низкой. Отец Акселя помог починить то, с чем они не могли справиться сами, — проложил новые трубы и перекрыл крышу. Остальное они делали вдвоем с Алисой. Красили потолки, клеили обои. Аксель посмотрел на потолок. Разглядел маленькую вмятину. След, оставленный на свежеокрашенной поверхности пробкой от шампанского в тот вечер, когда они при свечах торжественно открывали свою библиотеку. Вдвоем, как всегда. Присутствие одного — необходимое условие существования другого. И все зло мира им не страшно.

Рагнерфельдт посмотрел на жену. Прошло почти двадцать пять лет. Когда-то они верили, что ни ему, ни ей никогда больше не придется чувствовать одиночество. Поддавшись порыву, он накрыл ее руку своей. Она изумленно посмотрела на него, словно не понимая, что происходит. А потом положила сверху другую руку. Так они и сидели — два человека, утратившие надежду найти путь домой.

С чего все началось? Где упала снежинка, из которой вырос снежный ком? Когда этот снежный ком пришел в движение? В день, когда Аксель втайне от родителей выбрал свой жизненный путь? Или когда написал первую книгу? Может быть, когда он заключил договор на покупку дома? Или в ту ночь, когда они с Алисой уснули, впервые не прикоснувшись друг к другу? Созревало ли сегодняшнее положение вещей долгие годы? Или родилось в ту минуту, когда он согласился поехать в Вестерос? Или когда поддался соблазну?

Все давно перепуталось.

До минуты, когда все, что казалось им привычным, будет навсегда утрачено, оставался один час.

* * *

Коробки с пиццей так и остались на полу в прихожей. Кристофер сидел на неудобном деревянном стуле в единственной комнате. Иначе ему пришлось бы сесть на незаправленную кровать рядом с Торгни. Вокруг — стопки газет, пустые стаканы, одежда. Переполненные пепельницы и брошенные вещи. Все грязное и старое, всюду страшный беспорядок. Разговор то и дело прерывали долгие паузы. Оба были в слишком большом смятении, чтобы не сбиваться с мысли.

Говорил в основном Кристофер. Торгни только спросил, не мать ли его прислала. Кристофер рассказывал все, что знал, полагая, что в таких обстоятельствах лгать не стоит.

Он говорил про лестницу у входа в Скансен, про то, что не помнит своего раннего детства. Что всегда пытался узнать, кто его родители и почему они его оставили. Признаваться в этом во второй раз оказалось гораздо легче. Вздохнув, Торгни вышел из комнаты и вернулся с двумя банками пива, но Кристофер отказался. С легкостью, учитывая внешний вид Торгни и обстановку его квартиры.

Если бы Кристофер вовремя не взялся за ум, он мог бы оказаться в таком же положении.

Халина.

Его маму звали Халина.

Не Элина, как он думал, когда ему было четыре года. Две буковки. Пустяк, но в итоге полиция так ее и не нашла.

В растерянности от всего услышанного Торгни снова сел на кровать. Вынул из кармана рубашки сигареты и закурил. Протянул пачку Кристоферу, но тот только покачал головой.

На стене висела картина, с которой Кристофер не сводил глаз. В этой комнате она была как павлин на помойке. Кристофер пытался смотреть только на лицо, но взгляд против воли скользил по обнаженному женскому телу. Лежащая в свободной позе женщина подпирает голову одной рукой, другой — кокетливо прикрывает наготу.

Обретенная мама.

Да, иначе он представлял себе их встречу.

Кристофер отвел взгляд и покраснел.

— Ты и сам видишь, насколько вы похожи.

Торгни посмотрел на картину. Кристофер понимал: этот мужчина видел обнаженное тело матери бесконечное число раз, но ему все равно захотелось укрыть ее от чужого взгляда. Спрятать под вуалью. Снять картину со стены и развернуть обратной стороной.

— Это написал твой мерзавец папаша. Слаба богу, хоть художником он был ничего, хорошим.

Кристофер с трудом понимал, что происходит. Он словно стоял у края обрыва. Вокруг все кружилось. Почти случайно он оказался с пиццей в квартире, похожей на притон наркоманов, именно здесь услышал драгоценные сведения, которые искал всю жизнь.