Невеста для варвара - Сергей Алексеев

— С бородою, Иван Арсентьевич, ты пригожий стал. А то что был бритый? Ни муж, ни жена.

И с этими словами тихо уснула.

Ивашка хворосту подкинул, изладил себе изголовье из дорожной сумы, но тут на улице шум возник, крики и выстрел ударил. Он винтовку схватил, выскочил из чума, а там уже переполох, каюры бегают, команда в ружье поднята. Лефорт по стану мечется.

— Что стряслось? — спросил его Головин.

— И сам в толк не возьму! Они по нашему-то ни бельчмеса!

Ивашка кое-как Тренку отыскал, а тот сонный стоит, отстраненный, будто его не касается. И говорит:

— Долганы пришли. Хотят оленей угнать.

Головин команду скликал и с каюрами в тундру побежал, где ездовое стадо паслось. Глядь, а там возле оленей какие-то люди суетятся, кружат их, арканами размахивают и некоторых уже словили за рога и выволочь пытаются. Но животные, должно быть, чуют чужих, сбились в кучу и обороняются, словно от волков. Капитан вскинул ружье и выстрелил у них над головами. Долганы отпрянули, мауты* свои побросали и наутек.

— Вяжи их, ребята! — крикнул Головин.

Команда бросилась вдогон, однако маленькие эти люди довольно скоро бегали, и артиллеристы только четверых настигли, прикладами наземь посшибали да повязали. Остальные утекли в темноту, где у них верховые олени стояли, и ускакали на них.

В это время возле стада и нашли каюра, который с оленями в тундре оставался: пастух был застрелен из лука, стрела торчала между лопаток, и видно, потом уже ему горло перерезали, что говорило о кровной мести. Нганасаны собрались вокруг него, сели на снег, сидят и молчат. Потом костер развели, один из них шаманскую малицу с колокольчиками и тряпочками надел, как-то неуклюже попрыгал возле огня, в бубен постучал, в звездное небо покричал и снова сел возле покойного.

А тут плененных привели, связанных одним арканом, перед Головиным поставили и бросили на снег старое ружье, ножи и три лука со стрелами. Долганы были малы ростом, кривоноги, зато непомерно широколицы, почти безносы и заместо глаз — щелки непроглядные. Попытать бы их, да ничего не понимают и русской речи не ведают. Каюры подскочили, что-то кричат им, руками машут, и долганы им отвечают, вроде бы даже с гордостью — должно быть, переругиваются. Капитан послал за Тренкой, и когда того привели, пленники при виде его сгрудились, сжались, словно узнали югагира и испугались.

— Попытай их, почему они хотели угнать наших оленей, — попросил его Ивашка.

Югагир поговорил немного с долганами и присел на корточки возле огня.

— Не избегнуть рока… — уж в который раз повторил обреченно и замолк.

— Что они сказали тебе?

— Еще летом служилые были и сказали: придут люди на коче с товаром многоценным. Ежели долганы пограбят их, то государева сыска учинять не станут, ибо купцы сии суть враги царя. Много добра можно взять…

— На что же они ясачное зимовье пожгли?

— Дабы нас подальше в тундру заманить и здесь оленей отнять. А куда мы уйдем пешими с тяжкой поклажей? Знать, бросим… Открыто напасть опасаются, вот и замыслили коварство,

— А кто сии служилые люди, что у них были?

— Сборщики ясака…

— Нас государевыми преступниками объявили?

— Должно быть, так…

— И пути нам закрывают? Ни вперед, ни назад…

— Все волею твоей сотворится, боярин, — окончательно свял Тренка. — Я тебе плохой пособник…

— Что же тебя долганы эдак боятся?

— Да ведь они кровники мне, ибо супротив моего рода встали. И след мне ныне резать их, ровно пыжиков… Я же чую, завтра пурга будет.

Головин вынул нож из ножен и в руку ему вложил. Долганы сбились в кучку, ровно олени, и щелки глаз их сделались широкими. Тренка же лезвие пальцем потрогал, рукоять к своей руке примерил и обронил несколько бурлящих слов, заставив пленников встрепенуться. Они заперегляды-вались, после чего один торопливо сказал:

— Кирикитте!

И все закивали.

Югагир выпустил нож, и он воткнулся в снег.

— Отпусти их, боярин… Ох, и запуржит завтра!

Рано утром каюры отправляли в последний путь своего погибшего товарища. Они соорудили из двух срубленных лиственниц что-то вроде волокуши, положили на нее мертвеца, накрепко привязали ремнями, после чего впрягли самого худого оленя и пешими угнали далеко в тундру. Однако когда караван покинул место ночлега, а нарту невесты князя опять поставили последней, в жидком, белесо-алом свете полунощного дня Головин узрел позади некое мельтешащее пятно на синеватом снегу — и оглянулся-то всего однажды, помня наказ Трепки. Нарту трясло, посему кое-как навел подзорную трубу и узрел похоронную упряжку: должно быть, олень не захотел отбиваться от стада и упрямо бежал по следу ушедших сородичей. Да мало того, нагонял!

Ивашка особым суеверием не страдал, но что-то торкнулось в душу: дурной знак. И хоть короток был рассвет над землей — всего чуть более часа, тем паче потеплело, потянул ветерок и небо подернуло тучами, — да мертвец на волокуше нагнать успел, и теперь олень бежал позади всего-то в десятке саженей и еще наддавал ходу. Более всего Головин опасался, что Варвара увидит, что за поклажа на сей упряжке, испугается, а потому положил винтовку на прясло и только выцелил, как узрел, что сразу с двух сторон на оленя прыгнули волки. Почти белые, едва различимые в сумерках, они возникли внезапно, и кровь, хлынувшая из рваных ран, ярко выкрасила торную, набитую копытами дорогу. Олень еще бежал некоторое время, мотая рогатой головой, но закачался и с ходу вбуравился в снег. И в тот же миг откуда ни возьмись появилася целая стая — десятка два зверей, пришедших справить тризну и довершить обряд похорон.

Обернувшись назад, Головин так и застыл, взирая на пиршество волков, покуда не дотаял полунощный день и расстояние не пожрало сей мертвящий зрак. И лишь отряхнув оцепенение, он поворотился вперед и по лицу невесты понял, что она все видела и теперь сидит с окостеневшим ликом и тихо молится, ибо живыми остались лишь побледневшие губы.

Головин закинул ружье за спину, подался вперед и утешить хотел, но княжна вдруг притулилась к нему и так замерла. И только по тому, как подрагивала ее узкая спина под малицей, Ивашка сообразил, что она плачет, причем горько и бесслезно. Тогда он обнял Варвару, прижал к себе с такой силою, что она слегка застонала и в тот же миг затихла. Башлык сбился с ее головы вкупе с платом, и капитан, как в храме пророчицы Чувы, чуял прикосновение ее щеки и волос и так же утратил счет времени и ощущение пространства.

А опомнился с похмельной головою, и обнаружилось, что безобидный ветерок, дувший с утра, обернулся метелью и теперь, обгоняя нарты, повсюду несет змеистую поземку, обращая твердь во взволнованное белесое море. Тучи окончательно заволокли звездное небо, сделалось темно, и Головин плохо уж различал спину каюра и переднюю упряжку. Олени, ведомые ею, все время шли ровной рысью, тут же прибавили хода и вскоре вовсе понесли, невзирая на кочкастую, мелкоснежную тундру.