На пути в Итаку - Сергей Костырко

Ну а египетские пирамиды… Вот они, передо мной. Ветер гонит песчаную поземку, небо над пирамидами кажется непомерно огромным, а я, прикативший сюда за тысячи кило-метров, трачу отпущенные экскурсоводом для сакральных переживаний минуты на въедливую торговую мошкару. «Уйдите! Уйдите, а то головки поотворачиваю! В унитазе утоплю!» Переводить не надо, дети понимают хорошо и тут же меняют пластинку. «Бакшишь, мисте! Бакшишь, бакшишь!» — заунывно, жалостливо, упорно. Я поворачиваю голову и встречаюсь глазами с полицейским, круглолицым рябым мужичонкой лет сорока, — он при ружье и в черной шинели, похожей на демисезонное пальто, какие продавались в калужских райунивермагах середины шестидесятых. Страж порядка сочувственно кивает издали: что, мистер, достали? Я пожимаю плечами: сам видишь! Он машет рукой: иди сюда. Я поворачиваю к нему, дети тут же отстают. Полицейский сострадательно улыбается и тычет пальцем сначала в себя, потом в мой фотоаппарат, то есть: если хочешь, сними меня. Полицейский в черном пальто мне не нужен, но я тронут: «Ну давай, басурманин. Давай становись, и тебя на память сниму». Полицейский забрасывает ружье за спину, выставляет вперед пузо и делает грозно-значительное лицо. Я пару раз щелкаю: «О'кей! Шок хран, дорогой!» Выражение лица полицейского тут же меняется на озабоченно-конспиративное: «Мистэ, мистэ, — приглушенно бормочет он, — бакшишь, бакшишь!» А-а… Нуда. Конечно. Вот тебе, служивый, фунт. Полицейский сует бумажку в карман и с мгновенно освободившимся от дружественного участия лицом отворачивается от меня.

Потом автобус наш возвращается к пирамидам, и около часа я гуляю среди неестественно оживленных туристов и местной молодежи, разглядываю камни у основания пирамид, колонну, фасад какой-то усыпальницы, очередь перед входом в одну из пирамид (Это ж какую туристскую осатанелость иметь нужно, чтоб по своей воле лезть в чужую могилу?). Солнце вышло из-за облаков, потом зашло, закрапал мелкий дождь, вызвавший очередной радостный всплеск оживления вокруг, потом солнце вышло снова, засветилось в мокрых камнях.

Еще я потолкался в толпе, которая продавливалась сквозь коридоры древнего храма возле Сфинкса; на самого Сфинкса посмотрел — ну нет, те сфинксы, что стоят на Неве, волновали меня больше. Немного поснимал пирамиды снизу, от Сфинкса, стараясь строить кадр так, чтобы в него не попадали столики открытых ресторанов. Интересно, как в здешнем меню обозначаются фирменные блюда — «Бефстроганов Хеопса»? «Кебаб от Сфинкса»? И, устав от туристской бесноватости этого в египетском духе «парка культуры и отдыха», пошел разыскивать свой автобус.

Жаль, конечно, но что-то подобное и ожидалось.

Я думал, что это было моим прощанием с пирамидами.

Но вечером, в номере каирской гостиницы, когда я выключил свет, под закрытыми веками вспыхнули — абсолютно новенькими, нетронутыми — картинки с ярко-желтым песком, мокрыми камнями и пирамидами в небе. Вот уж не думал. После Гизы мы много еще чего видели — тот же ночной Каир, с праздничной летней толпой на площадях и перекрестках, с подсвеченными мечетями, с широким («редкая птица долетит…») Нилом и набережными, с отражениями в черной воде горящих небоскребов и плавающих ресторанов (в одном из них плавали и мы, русские). Но оказалось, что зрительная память сохранила именно пирамиды и что пирамиды впечатали себя там на фоне неба. Затянутое темно-лиловыми облаками, с промоинами синего, небо это не казалось низким и замыкающим пространство. Напротив. И именно оно было естественной средой обитания пирамид, избавившихся от угрюмой тяжести камня. Мощь их казалась отсюда не подавляющей, а — высвобождающей. Ну а туристское оголтелое шоу у их подножия вдруг вывернулось для меня наизнанку, представ чем-то вроде языческого празднества. Праздничным казалось уже само количество людей, засеявших желтую пустыню вокруг пирамид бесчисленными разноцветными точками. А вместе все мы напоминали подростков, изо всех сил пытающихся привлечь чье-то внимание, ну, скажем, Того, Кто И Есть Пирамиды. Вот так, с накатившей задним числом радостью, разглядывал я плывущие под веками картинки, слушал застрявшие в памяти голоса, видел снова лица атаковавших меня ребятишек и мучился от стыда, что не купил ничего. Что за приступ патологической скупости, да и товар был на самом деле нужный. Папирусная закладка в Москве зимой, которую перекладываешь, раскрыв в метро книгу, — что может быть лучше?

Похоже, передо мной было действительно одно из чудес света. Просто пирамиды слишком большие, чтоб вместить их сразу. Ну и, естественно, мешает наше «культурное развитие», то есть привычка к рефлексии, количество заготовленных восторгов и заготовленных разочарований, делающих нас слепыми и глухими.

Пирамиды продолжились для меня на следующий день, и продолжение это было неожиданным. Уже в первый день я обратил внимание на странные городские кварталы, в которых не видно людей, машин, магазинов, играющих детей, сохнущего белья и телеантенн. Одноэтажные дома и особнячки. Вид у них как бы заброшенный, но здания не разрушенные. От прочего города кварталы эти отгорожены каменной стеной. Ворота в стенах закрыты. Но ведь там, за стеной, — город. Перекрестки, улочки, переулочки. Купола мечетей, правда, не очень большие.

— Что это? — спросил я утром, когда автобус повез нас от отеля к центру города.

— Восточные кладбища, — сказал гид.

Ну да, конечно. Кладбища. Но только — не восточные. Египетские. Город мертвых. Надписи над входом в дома, которые можно было разглядеть из автобуса, — имена обитателей домов. То есть покойника в Каире (не каждого, конечно) переносили в специально построенный для него — мертвого — дом, и мавзолей этот, надо полагать, соответственно обустраивался (в Интернете я потом прочитал про одного каирского профессора, который провел в свое будущее посмертное жилище телефон — мало ли, вдруг понадобится). Вот он передо мной, буднично и обыкновенно, из окна автобуса — египетский погребальный обряд, совершавшийся тысячелетиями, тот самый, что породил пирамиды. Даже утратив собственный язык — уже почти тысячу лет здесь говорят по-арабски, письменную же культуру собственно Египта египтянам вернули европейские ученые в XIX веке, потратив на расшифровку иероглифов не одно столетие, — так вот, даже утратив собственный язык, египтяне остались египтянами.

Но и это замечание относительно языка, как оказалось, требует некоторых уточнений. И они последовали тут же — второй день в Каире начинался для меня с экскурсии в коптские церкви Каира.

…Неожиданно тихий, почти безлюдный уголок в историческом центре Каира. Нежаркое утреннее солнце. Политый асфальт и каменные лестницы. Гид ведет нас по узким чистым улочкам-коридорам, образующим лабиринт в каменном теле одного из самых древних городских кварталов. Проход заканчивается двором-галереей с розовым мраморным полом, с двумя узкими клумбами, из которых растут высокие кусты и встают два ствола высоченных пальм. Двор окружают белые стены с восточными фонарями и темно-коричневыми деревянными резными дверями — за ними собственно церковь. Отойти в сторону, чтобы вместить в видоискатель здание храма целиком, невозможно. Некуда отойти. Здание церкви утоплено в кварталах. Мы входим. По первому впечатлению — католический храм: ряды скамеек, кафедра, витражи в окнах. Но — алтарь с иконостасом. И на стенах — иконы, и иконы православные. Письмо не вполне каноническое, но сюжеты те же: Богоматерь, Чудо Георгия о змие и другие. Это один из храмов коптской церкви. Церкви самостоятельной. С собственным патриархатом и иерархией, со своим строем богослужения.