Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко

крепло, и я не находил себе места, если мне иногда казалось, что ты ко мне совершенно равнодушна. Я узнавал тебя всё больше с каждым новым днём. И вот, когда ребята в сушилке стали нас разыгрывать, я вдруг испугался, что могу тебя потерять. И это был второй повод моего такого поспешного объяснения. Я хотел лучшего, а получилось так несуразно.

Видишь ли, Иринка, я думаю, что для нас обоих будет лучше, если мы всегда будем вместе. А каких хороших дел мы можем натворить, если мы будем вместе, ты и представить сейчас не можешь…

Сказать бы ей всё это, было б очень здорово. С чем я вернусь завтра? Со щитом или на щите? Тяжёлый случай…»

Так я закончил это своё мысленное послание. И, конечно же, при следующей встрече я не смог его повторить так же «красиво», как написал в дневнике. Но суть его всё же постарался доходчиво объяснить. Разговор состоялся, но вначале он не клеился. Она была настроена очень агрессивно и даже не хотела со мной разговаривать. Я уже хотел плюнуть на всё и уйти – это всё, что я мог придумать в тот вечер. Потом неожиданно всё наладилось. Я попросил её проводить меня, и мы прогуляли ещё целый час. Она сначала отчитала меня порядком, потом всё-таки поговорили по душам. В этот вечер она впервые пооткровенничала со мной, рассказала о тяжёлом положении в семье матери и отчима: мать лежит в больнице, семья на грани развала. А тут я ещё со своими чувствами, подумал я. Рассказал ей о собственных проблемах – с подготовкой к экзаменам для поступления в университет. Она оттаяла немного и даже предложила приходить заниматься к ней в общежитие, где она жила вдвоём со сверстницей Тамарой Зверевой, родом из Бурятии, которая тоже после окончания техникума в Улан-Удэ приехала по распределению сюда и работала здесь мастером, кажется, в ящичном или лыжном цехе. В общем, после этого вечера мы стали с ней гораздо ближе друг к другу, даже, мне казалось, роднее, что ли.

Однако радоваться мне было рановато, в чём меня ещё не раз смогло убедить последующее развитие наших отношений. Вот именно, поскольку отношения эти были, время от времени и, мягко говоря, очень уж даже неопределёнными: то мы ссорились окончательно и навсегда, то снова мирились – последний раз и на всю жизнь. Причины были самые разные: неудачное слово, испорченное кем-то настроение, неполадки в работе, проблемы в родительских семьях, просто кто-то из нас двоих утром не с той ноги встал и т. д., и т. п. Но были и более специфические причины. Например, одним из сменных мастеров в сушило был довольно пожилой дядька, которого мы между собой звали дедом. Фамилия у него была Щербаков, и он как опытный кадровый работник в первые месяцы работы Иринки на лесозаводе даже был вроде неофициального наставника её. А у него был сынок, тоже недавний выпускник местного лесотехникума, который работал мастером в другом заводском цехе. И моя Иринка им обоим очень понравилась тоже, и они, видно, вполне серьёзно положили на неё свой глаз, поскольку сынок-то по молодости лет был ещё неженатым. Их «боевые действия» скоро стали вполне очевидными для всей бригады нашей смены. Папаша стал вдруг до приторности ласков с нашим симпатичным мастером, подолгу задерживался в каптёрке мастеров во время пересменок и Иринку завлекал какими-то разговорами наедине, когда вся наша бригада уже полным ходом работала на погрузочной площадке или в сушильных камерах. И сынок его зачастил к нам в сушило по делу и без. Когда самый авторитетный в нашей смене человек, бригадир Боченин, очень уважительно, скорее просто по-отечески всегда относившийся к нашему молоденькому мастеру, в шутку намекнул ей на такую явную заинтересованность к её персоне со стороны четы Щербаковых, старого и молодого, она только развеселилась. А тут и я скоро появился около Иринки, сначала, правда, только в качестве добродушного и терпеливого Санчо Панса. И, по-моему, они оба ещё долго не теряли надежды, что наступит момент, когда, наконец-то, им удастся переманить её на свою сторону.

Потом был ещё один претендент на её взаимность. Молодой инженер-деревообработчик, круглолицый веснушчатый парнишка, немного ниже меня ростом. Он жил тоже в этом же итээровском общежитии, и, когда я приходил туда на свидание, а он мне встречался на пути, на тротуаре или уже в коридоре, как-то всегда бочком и молча обходил меня почему-то стороной. Мы с ним, кажется, даже ни разу не перекинулись хотя бы единым словом, оказавшись на единственной вечеринке в общежитии по случаю какого-то праздника, на которую я попал по приглашению Иринки. Вначале я на него и внимания не обращал, но когда её подруга Тамара Зверева мне с откровенной ехидцей в чёрных восточных глазах намекнула на его уж очень заботливое внимание к её подружке по комнате, мне, честно скажу, стало довольно не комфортно на сердце. Но и эта пулька просвистела мимо.

И всё же, в конце концов, нашёлся конкурент и посерьёзней. У директора лесозавода Будника Моисея Ивановича, довольно авторитетного не только в Приморском крае человека, сынок заканчивал во Владивостоке учёбу в Дальневосточном политехническом институте. И он как заботливый отец своего единственного, кажется, сына тоже остановил предварительный свой выбор на Иринке как возможной кандидатуре на должность своей будущей снохи. Не знаю, так ли он именно думал на самом деле, но слух такой прошёл по заводу. Собственно, ничего в этом плохого и нет, ведь, наверное, каждый родитель не прочь поучаствовать в подборе достойной пары своему любимому отпрыску – на себе испытал такое горячее желание моих родителей, например. Но, действительно, с самого начала директор завода очень уж заботливо и подозрительно по-доброму опекал Иринку, и его близкое окружение тут же обратило свое внимание на этот странный поворот в поведении своего шефа, человека жёсткого, требовательного и сугубо практичного, не способного даже пальцем шевельнуть, если лично ему это совсем не выгодно. Кроме того, всем было известно, что к молодым специалистам, приходящим на завод, он никогда не относился с такой подчёркнутой заботой, и они из его кабинета выходили не обласканные начальством, а вылетали часто чуть ли не со слезами на глазах. А тут – нате вам, пожалуйста, нонсенс, да и только.

Но практически ровно через год эти отеческие настроения Моисея Ивановича вдруг резко изменились на сугубо официальные, он стал холоднее и требовательнее по отношению к ней. Это тоже сразу стало заметно многим. Тем более, что к этому времени, в лучшие