Служанка в высшем свете - Элизабет Роллз

— Потому что… прошлой ночью я был идиотом. Когда я осознал, что натворил… зачем ты пришла ко мне… и когда Ричард сказал мне… — Он подошел и опустился перед ней на колени, ловя ее руки. — Среди всего прочего он сказал мне, что я буду отцом. Радость моя, выслушай…

— Нет! Макс, пожалуйста… Не делай этого с собой. Я… я не понимала папу. Я думала, что, если просто буду ухаживать за ним, помогать ему, говорить ему, что я его люблю, все будет хорошо. Он вылечится, перестанет принимать опиум. Я не понимала, что просто смотреть на меня — для него мучение. Что он буквально не может выносить моего вида… что дело во мне… А потом стало слишком поздно.

Макс схватил ее руки, преодолевая слабое сопротивление, и крепко сжал.

— О чем ты говоришь?

— Той ночью… Я хотела тебе сказать…

Он прервал ее:

— Я знаю, почему ты пришла. В тот день он умер, потом его похоронили. Если бы я сообразил…

Теперь она прервала его:

— Дело не в том. Я шла рассказать тебе о ребенке. Я… Я знаю, что ты этого не хотел. Альмерия все объяснила. Что ты хотел, чтобы наследником стал Ричард, но… — Ее голос задрожал, но она справилась с собой. — Все еще может быть не так плохо, ребенок может быть девочкой. Только скажи, где мне жить…

Он сдавил ей руки до боли.

— Здесь. Со мной. С нашим ребенком.

Она затрясла головой, борясь с его хваткой:

— Нет. Я не смогу. Если ты будешь сидеть там каждую ночь, пытаясь забыть меня за бутылкой виски.

То, что она сказала дальше, объяснило ему все:

— Я не хочу, чтобы ты убил себя из-за меня. Как… как сделал папа.

Он понял все. Она обвиняла себя в смерти отца. Верила, что это она убила его. И что, если она останется с ним, он сопьется и умрет, потому что дал обет. Он смотрел на тонкие руки Верити, утонувшие в его ладонях. Все эти годы она обвиняла себя за каждый прожитый день.

— Верити… это была не твоя вина. Он был болен. Он не понимал, что говорит.

Она прошептала, глядя ему в глаза:

— Я знаю. Теперь я это поняла. Вот почему… понимаешь, это еще хуже. В тот вечер, когда он умер… это был день моего рождения. Пятнадцать лет. Он не разговаривал со мной весь день. Я так старалась, а он даже не взглянул на меня. Я… я…

— Продолжай. — Он уже понял, что произошло, но ей надо выговориться.

— Он… он совсем сошел с ума. Через несколько часов он стал бешеным, кричал, умолял меня найти… — Она проглотила комок, — Но было поздно. И я так испугалась, что заперлась в своей комнате. Я слышала, как он все крушил, проклинал меня, кричал, что убьет себя. — В горле ее заклокотали рыдания. — Я не верила ему… а потом… — Ее руки вцепились в него, голос замер.

— А потом ты услышала выстрел, — закончил он. Она отвернулась.

— Да. Так что, видишь ли, это была моя вина.

— Нет! Кто тебе такое сказал?!

Вдруг придя в ярость, он вспомнил, какое чувство вины испытывал после несчастного случая с Ричардом. И это чувство внушала ему его мать — всякий раз, когда причитала над хромотой Ричарда.

— Послушай меня, Верити. Это была не твоя вина. Я прочитал его дневник. Это не ты — это опиум убил его! Ты была ребенком! Как ты могла справиться с такой бедой? Это он отвечал за тебя, а не ты за него. Ты не виновата! — Он прижимал ее к своему плечу и нежно гладил по волосам. — А вот моя глупость прошлой ночью — вот это как раз моя вина. Ну и хватит слов. Ты моя. И я тебя хочу. Сейчас.

Она вырвалась и отскочила от него. Его дыхание срывалось.

Она не хочет его. Удар поразил его в самое сердце.

— Ты сказал мне… что тебе не нужна жена. И даже если нужна — тебе не нужна женщина, которая бы согласилась… которая согласилась стать твоей любовницей.

Вот теперь он понял все. Она верила, что он считает ее… он даже мысленно не смог произнести это слово. Он убедил ее, что считает шлюхой. Еще хуже — он заставил ее поверить в это, тем легче, что она сама так о себе думала.

Он вновь схватил ее и притянул к себе.

— Нет, — запротестовала она, — я же сказала…

Он закрыл ей рот поцелуем.

Верити задохнулась. Его губы были требовательными, они жаждали полного подчинения. Ее слабеющий разум еще сопротивлялся, но тело ее таяло, прижимаясь к его телу, ее губы разомкнулись, сдаваясь без боя.

Протестующий всхлип вырвался у нее, когда он прервал поцелуй и приподнял голову.

— Не здесь.

Властное нетерпение вызвало в ней ответную волну.

Она вопросительно взглянула на него.

Одним мощным движением он поднялся и подхватил ее на руки. Мгновением позже ее уже несли к двери в его спальню.

Его лицо горело жестоким огнем, но руки нежно, точно невесомое сокровище, прижимали ее к груди.

− Все по порядку, — сказал он, отворачиваясь.

Она лежала и смотрела, как он берет с комода свечу и зажигает огонь в камине. Потом он выпрямился, посмотрел на нее смеющимися глазами — и задул свечу. А потом задул все свечи в комнате.

Вернувшись к ней и сев на край кровати, он стал снимать башмаки. Его сюртук полетел в угол, мгновение спустя туда же отправился жилет. Языки пламени плясали в камине, и по его мускулистому торсу скользили блики. Рубашка и бриджи упали на пол, и ее рот пересох. Она никогда не видела его таким.

Она хотела его, но что ей теперь делать? Чего он от нее ждет? Округлив глаза, она потянулась к нему. Затем неуверенно опустила руку.

Тогда он сам подошел к ней. Он поймал ее руку и поднес ко рту, нежно прикусил пальцы, потом положил ее на свою грудь и повел ниже, по животу, еще ниже… пока она не почувствовала под пальцами обжигающий жар желания. Он осторожно согнул ее пальцы так, что они обхватили его плоть, и застонал.

Верити ахнула. Какой тяжелый, какой шелковистый… и какой горячий! Она стала гладить его, зачарованная дрожью страсти под своими пальцами.

И тут же он со стоном отнял ее руку. Она сразу отпрянула, испугавшись, что причинила ему неприятное ощущение, что ее любопытство помешало ему.

Макс почувствовал ее испуг и сразу понял, в чем дело. Он вновь поймал и притянул ее к себе, вздрогнув от ласкового прикосновения грудей, окутанных легким батистом.

— Твои пальцы прекрасны. Слишком прекрасны. Но я хочу тебя всю.

Нерешительность в ее глазах, боровшаяся с нескрываемым желанием, разжигали в нем пламя.

— Всю меня? — Запинающийся шепот возбуждал, как ласка.

— Всю тебя, — подтвердил он, отодвигаясь от нее, чтобы расстегнуть ее ночную сорочку. Он стащил с нее ткань быстрым, нетерпеливым движением и отбросил прочь. Он не мог ждать. Она была его, а он так долго с этим спорил. — Ты моя. Ты носишь моего ребенка. И больше нас ничто не разделяет.