Королева Лис - София Никодимова

– Прости, пожалуйста.

Лунас обернулся и, похоже, собирался что-то сказать, но Лиар быстро схватила книгу и выбежала в коридор, оставив на столе полуразобранный теллейский аппарат и чашку:

– Извини, мне уже пора спать.

* * *

Лунас проводил сестру взглядом, не став ее догонять, хотя понимал, что она отчасти права, и ему не стоило быть таким жестким.

Аврорный закат окрасил светлую мебель гостиной в красно-оранжевые оттенки. Дрожащие блики расплескались по мраморному полу, словно по поверхности водоема. Лунас вновь посмотрел в одно из больших окон с дугообразными рамами из слоновой кости. Обрамлявшие их струящиеся портьеры походили на жидкое золото. Двустворчатая дверь из тонкого гентумского хрусталя между окнами вела на открытую веранду. За ней, утопая в зелени сада, мерцала гладь небольшого озера.

Лунас резко встал с дивана и, собираясь прогуляться по ночному Лауну, подошел к хрупкой на вид двери, надежно защищенной синеватыми рунами, но вдруг заметил на полу золотой блик. Шамадорец поднял небольшую вещицу с круглым ободком, видимо, оброненную Лиар, и застыл, пытаясь не захлебнуться нахлынувшими чувствами. Лунас увидел маму и, возможно, счастливейший момент в его жизни, запечатленный на цветном изображении, сотканном из паучьей пряжи. Накатило ощущение безысходности, а следом презрение к отцу, которого он винил в смерти матери. Лунасу было всего восемь лет, но он прекрасно помнил, как мама поддержала безумную инициативу мужа в изучении смертельно опасного могильного вируса, от которого сама и погибла. Все вокруг, включая Вермона, утверждали, что он самый талантливый ученый-алхимик в истории, но никакие его исследования не помогли изобрести средство для спасения Элианы. После он провалился в депрессию, обильно заливаемую мандрагоровой настойкой, длительное время скрывался от мира и даже от собственных детей в подвальных лабораториях, среди колб и реагентов, одержимый созданием чудодейственного лекарства, что не удалось еще никому со времен Вер-Шительной Войны. К счастью, Семперы были одной из богатейших и влиятельнейших семей алхимиков, поэтому детям, ставшим практически сиротами, не пришлось долго испытывать нужды в материальных благах. Их, оборванцев, отыскала бабушка Са́фия и сбагрила в педантичные руки профессоров благородной аргенумской академии Но́убл на время, щедро оплаченное звонкой монетой. Лиар была слишком мала, чтобы осознать предательство отца и понять, что их заточили в золотую клетку, запретив использовать дар под страхом телесных наказаний. Лунас ненавидел это место всей душой и бунтовал, как сражавшийся за права угнетенных магов мятежник, пока однажды Вермон не вернулся за своими отпрысками. После долгих лет отшельничества и позора его утвердили в должности верховного советника Шамадора по алхимическим вопросам, и отец перевез их в Лаун. Вермон уверял, что стал взрослее, мудрее, опытнее и понял, что в жизни нет ничего важнее семьи. Лунас ему поверил, но на деле отец так и не отказался от идеи найти лекарство – пропасть между ним и сыном только росла.

Лунас напряженно разглядывал этюд одиннадцатилетней давности. Он прекрасно помнил тот день – они отмечали юбилей матери. Ей исполнилось всего тридцать лет. Парень сомневался, стоит ли касаться изображения, поблескивающего легким золотым напылением. «Паутинки», как их называли в быту, переносили коснувшегося их в момент прошлого, запечатленный ара́ниями – алхимическими устройствами, похожими на пауков. Лунас шумно вздохнул и все же приложил ладонь к изображению, почувствовав шершавость тенет, прежде чем его сознание перенеслось.

Рядом с фамильным поместьем под согревающим солнцем стояло семейство из четырех человек, улыбающееся и счастливое. Отец с густой копной каштановых волос, вьющихся на концах, и симпатичной бородкой улыбался, а его серебристо-серые глаза, как у дочери, искрились радостью. Лунас чувствовал терпкий запах новых кожаных штанов, в которых щеголял отец, и щурился от его белой рубашки, украшенной на рукавах вышивкой семейного герба дома Семперов – золотого феникса, распахнувшего крылья. Вермон был совершенно не похож на потрепанного жизнью мужчину, которого сейчас Лунас привык изредка встречать в их особняке. Только символ солнца все годы неизменно висел на шее отца. На его плече сидела маленькая Лиар в молочном кружевном платье, как у Элианы, с роскошной золотой птицей на юбках. Лунас остановил взгляд на маме, которую держал за руку. Он всем нутром ощущал ласку и нежность прикосновения женщины, обладавшей уникальной красотой, которую не могло в полной мере передать ни одно изображение. Она стояла слева от мужа и буквально излучала уют и тепло. Ее пышные светлые волосы походили на мягкий солнечный свет, а в аквамариновых глазах смешались голубое небо и зеленоватое море. Лунас гордился, что унаследовал этот цвет.

Действие «погружения» закончилось. Юноша проморгался, возвращаясь в сумрачный зал из ясного дня. Песчинки времени в старинных часах над камином гостиной стремительно осыпались, будто тающий мираж. Утягивая за собой мантию закатного света, солнце скрылось за грозными горными вершинами, припорошенными снегом. Лунас яростно надавил на паутинку. Она отозвалась, и он опять оказался рядом с матерью.

И вновь счастливый момент сменился реальностью. Напряжение скопилось на кончиках музыкальных пальцев Лунаса, когда он, наконец, очнулся от дурмана: к опасному погружению быстро привыкаешь. Часто безумцы застревали в своих воспоминаниях, теряя счет времени, не питаясь и не заботясь о сне. Заканчивалось это всегда печально.

Лунас еще раз посмотрел на паутинку. Он сильно завидовал мальчику на изображении, который тогда еще не подозревал, что всего через несколько месяцев случится ужасная трагедия. Сердце шамадорца сжалось от боли, и он машинально тряхнул головой, пытаясь отогнать чувство вины из-за того, что обидел Лиар. Он понял, что вел себя по-хамски, и решил завтра же извиниться и вернуть паутинку. Подобрав осыпавшиеся внутренности теллейского аппарата, оставленного сестрой, Лунас отправился в свою комнату. У него появился план.

– Я не вижу ничего дальше вытянутой руки! – сокрушался Феликс, пытаясь оглядеться. – Надо подойти ближе.

В этот день так и не рассвело. Густой и белый, как молоко, туман стелился по поляне, через которую пробирались друзья, укрытые куполом невидимости.

– Мы и так дышим им в спину, могут заметить, – одернула его Айсин. – Будем держать дистанцию.

Дождь моросил, отчего воздух превратился в непроглядную серость, взбаламученную ветром, будто ил в воде.

– Надо было захватить сэндвичи, – простонал Фел.

– Тише, – зашипела Айси. – Кажется, я слышу голоса. Думаю, мы почти на месте.

Промозглый туман, коварный, меняющий звуки, расстояния и очертания предметов, внезапно раскрыл свои влажные объятия. На вымершей пустоши, устланной травой цвета ржавчины, увядающей и гниющей, расположилась деревня, напоминающая спящее чудище. В ее центре покосилась, будто обугленный огарок, статуя старика, сгорбленного от тяжести прожитых лет и опирающегося на посох. Каменное лицо, покрытое сетью трещин, смотрело вперед с горечью мудрости, а по ногам поднимались серый лишайник и ползучие дикие розы.