Двенадцать несогласных - Валерий Панюшкин

А главный успех питерского Марша заключался в том, что 3 марта 2007 года десятитысячная толпа прорвалась сквозь милицейские кордоны на Невский проспект. Не маленькой группкой, как будет случаться и после несколько раз, а огромной толпой, так что Марина Литвинович, забравшись на постамент к одному из коней Клодта на Аничковом мосту, смотрела направо и налево вдоль Невского и, сколько хватало взгляда, видела людскую реку, своих друзей и соратников, свободных, сильных, несогласных…

Вот поэтому Андрей Илларионов и пошел посмотреть, повторится ли это чудо в Москве. И как-то сразу было понятно, что не повторится. Этот Марш несогласных 14 апреля 2007 года был наполовину разрешен властями. Организаторы подавали заявку пройти от Пушкинской площади по бульварам до Чистых прудов и там, на Чистопрудном бульваре, устроить митинг. Власти разрешили митинг, но не разрешили идти от Пушкинской по бульварам. А организаторы отвечали, что по закону заявка подается не для того, чтобы спросить у власти разрешение на марш, а для того, чтобы просто проинформировать власть о том, где марш будет проходить, и все равно призвали своих сторонников собираться на Пушкинской.

Но когда Андрей Илларионов приехал на Пушкинскую, он увидел, что там негде было собираться участникам Марша. Серые милицейские грузовики с металлическими кузовами и с решетками на фарах сплошной стеной отгораживали от внешнего мира сквер вокруг памятника Пушкину. Там не было ни души, в этом сквере. Через Тверскую напротив, в Новопушкинском сквере, где традиционно проводились митинги либерального толка, на этот раз срочно организовывался митинг прокремлевского движения «Молодая гвардия». Сквер был огорожен, и туда никого не пускали, кроме «молодогвардейцев» по пропускам, каковые пропуска, впрочем, излишни, ибо «молодогвардейца» всегда узнаешь по особому бездумному выражению энтузиазма в глазах.

Вдоль Тверской и на всех перекрестках, и вверх и вниз по прилегающим улицам тоже стояли сплошной стеной грузовики у тротуаров, так что нельзя было даже разглядеть, что происходит на противоположной стороне дороги. Для людей оставались только, собственно, тротуары. И люди стояли на тротуарах, не зная, куда идти, не видя ни знамен, ни лидеров. И милиционеры говорили людям, что надо идти домой.

На милицейских грузовиках были номера всех более или менее недалеких от Москвы городов, достаточно крупных, чтобы иметь свой собственный ОМОН – Воронеж, Липецк, Тамбов. Илларионов подумал, что должны же себе как-то объяснять эти милиционеры из Липецка, Тамбова и Воронежа, зачем приехали в Москву, зачем забаррикадировали в субботний день мирный город, почему не дают гражданам пройти по улицам. Вероятно, дорогой прикомандированные к ОМОНу спецслужбисты инструктировали бойцов, что в Москве на улицы выйдут, дескать, враги, пособники американского империализма, наймиты мировой закулисы. И бойцы верили, ибо нельзя же разгонять мирных граждан с применением спецсредств, если не веришь, что граждане эти – враги.

У многих людей на улице в руках были маленькие бледные розочки. На одном из перекрестков эти цветы каждому желающему раздавала Марина Литвинович, как бы желая зарифмовать Марш несогласных с грузинской «революцией роз» или с той знаменитой фотографией времен Контестации, на которой девушка вставляет цветок в ствол карабина полицейскому. Илларионов подумал, что про розы бойцы ОМОН тоже, наверное, проинструктированы: они защищают город от провокаторов, намеревающихся устроить революцию на манер грузинской или украинской. Илларионов подумал, что бойцу ОМОН легче будет ударить безоружного человека с розой в руке, чем просто безоружного человека.

Возле магазина «Бенеттон» Илларионов увидел наконец Гарри Каспарова. Каспаров шел во главе небольшой группы людей. Может быть, сто человек. И в руках у него была роза. Он подошел к подземному переходу, а бойцы ОМОН перекрыли ему проход на ступени. Илларионов подумал, что должно же быть у бойцов какое-то объяснение, чтобы не позволять войти в подземный переход людям без оружия, без знамен, без слоганов. Неужели роза в руках – достаточное объяснение?

– Пропустите меня, пожалуйста, – вежливо сказал Каспаров, вплотную подойдя к омоновской цепи.

– Туда нельзя, – буркнул в ответ боец, ему все-таки неловко было отвечать решительным отказом знаменитому шахматисту, чемпиону мира.

– Пропустите меня, – настаивал Каспаров мягко. – У вас нет никаких оснований перекрывать улицу. Субботний день, центр города. Неужели мы не имеем права гулять по улицам?

– Ваша демонстрация незаконна! – буркнул боец ОМОН, потому что прикомандированный спецслужбист в автобусе проинструктировал его, что он будет разгонять незаконную демонстрацию.

– Это никакая не демонстрация, – парировал Каспаров. – Мы не несем ни транспарантов, ни флагов, мы не выкрикиваем лозунгов, мы просто идем по тротуару. Или в городе объявлено чрезвычайное положение и ходить можно только с пропуском?

Стоявший поодаль Илларионов видел, как на лице омоновца мелькнула некая тень сомнения в своей правоте. Илларионов слышал, как за спинами ОМОНа офицер кричал: «Исполнять приказ! Перекрыть проход!» Но кричал тоже без уверенности. Только человек в штатском на проезжей части, только этот человек с наушником в ухе – прикомандированный спецслужбист – был уверен в себе: командовал омоновскому полковнику не пускать граждан гулять по улицам города. Илларионов подумал, что, если бы Каспаров был чуть поспокойнее, если бы в его голосе не проскальзывали нервические нотки, ему удалось бы убедить ОМОН открыть улицу даже несмотря на уверенные запреты спецслужбиста. И только Илларионов подумал это, как за спиной Каспарова двое молодых людей (то ли провокаторы, то ли сторонники, у которых не выдержали нервы) выбросили черный лимоновский флаг и закричали: «Нам нужна другая Россия!» И на лицах бойцов выразилось облегчение. «Россия без Путина!» – крикнули еще молодые люди. И бойцы ОМОН с чистой совестью вытащили дубинки и врезались в толпу.

Теперь у них было объяснение, чтобы бить на улице мирного города безоружных людей. Теперь перед ними были те самые враги и подрыватели конституционного строя, об опасности которых инструктировал их в автобусе спецслужбист. Они скрутили и затолкали в автобус сначала молодых людей с флагом, потом Каспарова, хотя тот ничего не кричал, потом всех, кто был рядом с розами в руках, потом еще всех, кто был без роз… Когда они стали врезаться в толпу и махать дубинками, Илларионов отступил подальше. Может быть, потому, что боялся. И может быть, боялся потому, что знал про власть нечто такое, чего другие не знали.

В конце восьмидесятых годов Андрей Илларионов входил в экономический кружок, который назывался Московско-Ленинградская школа и цель которого состояла в том, чтобы придумать пути выхода из кризиса для экономики умиравшего Советского Союза. В этот кружок входили молодые экономисты: Егор Гайдар, который, когда Советский Союз распался, стал исполняющим обязанности премьера в первом ельцинском правительстве, Анатолий Чубайс, который стал курирующим экономику и финансы вице-премьером во втором и третьем правительствах эпохи Ельцина, многие другие будущие государственные чиновники. Эти молодые экономисты в общем говорили о необходимости рыночных реформ на заседаниях своего кружка, проходивших на захолустных турбазах и в домах отдыха. Но необходимая степень радикальности реформ представлялась им по-разному. Некоторые говорили, что надо приватизировать промышленность целиком, некоторые – что следует приватизировать только легкую промышленность, а тяжелую промышленность во главе с нефтяной отраслью следует оставить в руках государства. Они делали серьезные экономические доклады в обоснование своих взглядов. Но Илларионов обращал внимание, что осторожность доклада коррелировала с тем, насколько была весома должность, занимаемая докладчиком. Им нужно было объяснение для своих поступков, как нужно объяснение омоновскому офицеру, разгоняющему безоружных людей с применением спецсредств. И ты не можешь работать в советском экономическом институте, думая, что советская экономика нежизнеспособна по определению. Поэтому ты придумываешь серьезные доклады, объясняющие, что советская экономика нежизнеспособна лишь отчасти.