Хоровод обреченных - Ирина Градова

Казалось, посетительница совсем растерялась. Это выглядело более чем странным: разве можно не заметить наличие камеры, дни напролет работая под ее неусыпным «оком»?

– Да… – неуверенно произнесла наконец Рымкевич. – Да, есть камеры… во всех лабораториях.

– Как долго вы храните записи?

– Записи?

Господи, похоже, у нее прямо здесь, в кабинете, появилась неприятная привычка повторять за майором каждое слово. Карпухин слыхал, так делают на Востоке – сначала повторяют последние слова собеседника, затем уточняют, правильно ли его поняли, и только потом отвечают на вопрос.

– Ой, я даже не знаю… – проговорила между тем окончательно сбитая с толку посетительница. – Вам лучше спросить у… Ох, только не говорите им, что я приходила, ладно? Вы же не обязаны рассказывать… Меня уволят, если…

– Успокойтесь, Ольга, – сказал майор, успокаивающе поднимая руки ладонями вперед и стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче. – Никто в «Медресурсе» не узнает, что вы были у меня, – даю слово.

– Спасибо вам… Я просто… Знаете, я подумала, что вы захотите выяснить, откуда взялся вирус…

Выпроводив Рымкевич, Артем вернулся к столу. Усталость как рукой сняло – он вновь был готов «к труду и обороне». Сняв трубку стационарного телефона, майор позвонил Грише Кондратьеву.

– Слушай, Григорий, надо выяснить, работает ли в ЗАО «Медресурс» дама по имени Ольга Рымкевич.

– Сделаем, товарищ майор. Что-нибудь еще?

– Да. Нужно навести справки о гражданине Романе Мишине, бывшем работнике той же фирмы.

– Что конкретно вы хотите узнать?

– Конкретно – все. Я хочу знать, где он в данный момент обретается, с кем, чем занят – короче, как я и сказал, абсолютно все!

– Есть, товарищ майор, – считайте, что уже сделано.

Вот за что он любил Гришу, так это за его умение понимать все с полуслова. Любому другому пришлось бы долго и нудно объяснять, что к чему, а Кондратьев брал под козырек и мчался выполнять указания. Может, он и не самый инициативный его сотрудник, но уж точно – самый исполнительный.

* * *

– Объясните, пожалуйста, Денис Васильевич, каким образом вы оказались отстраненным от работы группы вирусологов, которую вам было поручено координировать?

Голос вице-губернатора звучал спокойно, но спокойствие это являлось напускным: на самом деле Кропоткина так и кипела изнутри, лишь усилием воли заставляя себя сидеть на месте.

– Не понимаю, о чем вы говорите…

Толмачев и в самом деле не понимал, как так вышло. Он исправно выполнял все ц/у Кропоткиной и, насколько возможно, держал ее в курсе происходящего. В какой именно момент он утратил контроль над ситуацией? Наверное, когда Рыжов приказал долго жить и руководство группой перешло к этому сосунку Карелину, оказавшемуся, ко всему прочему, сыном покойного! Парень нарочно игнорировал Толмачева, не отчитывался перед ним и на все угрозы реагировал однозначно: если губернатору интересно, как идут дела, пусть сам приходит и выясняет. Не мог же он передать Кропоткиной слова молодого идиота, возомнившего себя Гиппократом или кем там еще? И вот теперь все добрые намерения пошли прахом, потому что «наверху» решили, что он, Толмачев, ненадлежащим образом выполняет возложенные на него обязанности. И уж наверняка тут не обошлось без Андрея Лицкявичуса – он спит и видит, как бы снова занять место, которое полагает по праву своим, а его, Толмачева, считает временщиком!

– Очень плохо, что не понимаете! – между тем говорила Кропоткина. – Я и раньше сомневалась в вашей способности правильно реагировать в экстренной ситуации, а теперь вот окончательно уверилась в собственной правоте. Вы даже не в курсе, что к делу подключилась полиция, потому что неожиданная эпидемия, возникшая в городе, может быть связана с уголовным делом об убийстве, находящимся в производстве у следователя Карпухина!

Ну конечно, Карпухин – кто бы сомневался!

– И почему-то, – продолжала вице-губернатор, – я узнаю обо всем этом не от вас, Денис Васильевич, а от других людей!

Она сорвалась на крик.

– Надо благодарить бога, – снова заговорила Кропоткина, выпустив пар и слегка успокоившись, – что дела, похоже, налаживаются – не вашими стараниями! Короче, так, Денис Васильевич: готовьтесь к передаче дел. Я хочу, чтобы через десять дней, к двадцатому числу текущего месяца, все бумаги по ОМР находились в образцовом порядке. У вас мало времени, так что начинайте прямо сейчас.

– Вы… увольняете меня? – изумленно проговорил Толмачев. Он готовился к буре недовольства со стороны Кропоткиной и даже собирался снести все с ангельским терпением, но такого никак не ожидал. – Вы не можете…

– Ошибаетесь, могу, – с ледяным спокойствием ответила она. – На этой должности необходим человек, на которого можно положиться.

– Но комитет…

– Вы забываете, Денис Васильевич, что Комитет по здравоохранению не имеет к ОМР никакого отношения: отдел формировался по инициативе губернатора Санкт-Петербурга, и только ему принадлежит право принимать решения по этому поводу. И, как я уже вас проинформировала, такое решение принято.

Толмачев собирался еще что-то сказать, но вице-губернатор уже опустила голову и уткнулась носом в бумаги, лежащие на столе. Всем своим видом Кропоткина давала понять, что разговор окончен.

* * *

Глаза открывались с трудом. Помню, в детстве частенько болела конъюнктивитом, когда летел тополиный пух, – именно такие ощущения я испытывала и сейчас, хотя во всем теле чувствовалась удивительная легкость, словно я разом похудела на двадцать кило и неожиданный порыв ветра мог запросто сдуть меня с кровати… Кстати, а почему я в кровати? Очертания лица, нависшего надо мной, никак не желали оформляться, и я зажмурилась и поморгала, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Ну, как вы там?

Голос звучал знакомо, но мне понадобилась минута, чтобы понять, что со мной говорит Шурик.

– Что я… здесь делаю?

Слова дались мне с трудом: горло пересохло и саднило, а в рот словно напихали ваты.

– Вот, держите!

Благословенный носик поилки коснулся моих губ, и я жадно отпила жидкости. Рот мгновенно свело от кислого вкуса.

– Господи, что это за гадость?

– Вода с лимонным соком, – отозвался Шурик. – Пейте-пейте, это полезно.

Я повиновалась, несмотря на оскомину.

– Как мои дела? – поинтересовалась я, опустошив поилку.

– Optimum medicamentum quies est[19], – пробормотал он, отставляя ее на тумбочку.

Теперь, когда глаза вновь показывали мне мир, я не могла не заметить, что Шурик выглядит не лучшим образом. Веки у него опухли, под ними залегли коричневые тени, а между светлыми бровями резко обозначилась глубокая морщина.