Веселая наука - Фридрих Вильгельм Ницше

пока она не станет плотью и кровью и даже самой действительностью. И все, что только есть ценного в этом мире, все представляет собой ценность не само по себе, проистекает не из природной сущности – ибо природа не имеет никакой ценности, а является лишь благоприобретенной ценностью, – она дана, подарена, и этими даятелями и дарителями были мы! Ведь это мы сумели создать мир, который мало-мальски привлекает человека! Но именно этого знания нам недостает, и даже если у нас мелькнет такая мысль, то тут же и улетучивается: мы недооцениваем свою лучшую силу и, считая себя созерцателями, думаем о себе хуже, чем того заслуживаем, – и оттого не чувствуем мы ни той гордости, ни того счастья, которое по праву могли бы испытать.

302

Опасности, подстерегающие счастливых. Иметь тонкие чувства и тонкий вкус; иметь привычку к изысканнейшим и возвышеннейшим проявлениям духа, как будто речь идет о самой обыкновенной и непритязательной пище; уметь наслаждаться душою – сильной, смелой, отважной; твердо ступать по жизни, спокойно глядя вперед, – идти навстречу самым большим опасностям, как на великий праздник, исполняясь неведомой жаждой новых открытий – миров и морей, людей и богов; жадно вслушиваться в каждую веселую мелодию, как будто там, откуда доносятся эти звуки, расположились на привал отчаянные храбрецы, солдаты, мореходы, и испытать от этого мгновения такое глубочайшее наслаждение, которое уже не поможет устоять ни перед нахлынувшим потоком слез, ни перед щемящей пурпуровой тоской того, кто изведал счастье. Найдется ли хоть один человек, который отказался бы от всех этих сокровищ и от такого счастья! Такое счастье знал Гомер! Тот, кто грекам выдумал богов – нет, нет, – себе, своих богов! Но не будем закрывать глаза на то, что и Гомерово счастье не спасет от страданий, и все равно ты будешь самым легкоранимым существом в подлунном мире! И только такой ценой можно купить себе самую дорогую раковину из тех, которые когда-либо выбрасывали на берег волны бытия! И всякому, кто владеет ею, будет все труднее переносить боль, пока в конце концов боль не станет просто непереносимой, – и вот достаточно было лишь слегка огорчиться, почувствовать всего лишь легкое отвращение, которое и отравило под конец жизнь Гомера. Он не сумел справиться с чепуховой загадочкой, которую задали ему молодые рыбаки! Да, вот такие загадочки и есть самая большая опасность для счастливых!

303

Два счастливца. Поистине, этот человек, несмотря на свои юные годы, уже мастерски владеет искусством импровизации жизни и способен даже самого пристрастного знатока повергнуть в изумление: ведь создается впечатление, что он не допускает ни единого огреха, хотя уже давно ведет головокружительнейшую игру. Невольно вспоминаешь блестящие импровизации тех виртуозов, которым почитатели готовы были приписать божественную непогрешимость, как будто их рукою водил сам Бог, хотя и они порой ошибались, чего еще не избежал ни один смертный. Но у них хорошая школа, да к тому же они достаточно находчивы и готовы в любой момент, взяв первую попавшуюся ноту, которая случайно подвернулась капризным пальцам, тут же построить новый гармонический ряд и таким легким движением придать обыкновенной случайности глубокий смысл и возвышенную одухотворенность. А вот совсем другой человек, этого повсюду преследуют сплошные неудачи. Уже не раз случалось так, что из-за страстного влечения к чему-то он оказывался у самой бездны, грозящей неминуемой гибелью, и если ему все же удавалось увернуться от нее, то, уж конечно, не без потерь и, уж конечно, дело не обходилось одним подбитым глазом. И что же вы думаете, его это очень огорчило? Он уже давно про себя решил не принимать слишком уж всерьез свои желания и планы. «Если мне не повезет сейчас, – так утешает он себя, – то повезет, наверное, потом; ведь, честно говоря, я и сам не знаю, но, быть может, я больше обязан моим неудачам, чем удачам. Разве я создан для того, чтобы упрямиться и упираться, словно бык? Ведь не это же составляет главную ценность и смысл моей жизни, а что-то другое, моя гордость и мои неудачи не в этом. Я знаю больше о жизни, так как слишком часто был близок к тому, чтобы потерять ее: и именно поэтому я получаю от жизни больше, чем вы все, вместе взятые!»

304

Дело невозможно без расставания. В сущности, мне претит всякая мораль, которая требует: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей самого себя!» – и наоборот, я принимаю ту мораль, которая побуждает меня к действию, – все время что-то делать, с утра до вечера, целыми днями, а по ночам мечтать только об этом и думать только об одном: нужно сделать это хорошо, так хорошо, как могу сделать только я! Кто живет такой жизнью, тот постепенно теряет все то, что не относится к такой жизни: без ненависти и отвращения он наблюдает за тем, как сегодня его покидает одно, а завтра другое, так падают пожелтевшие листья, подчиняясь малейшему дуновению ветерка; а иногда он даже не видит растущей вокруг него пустоты, ибо его строгий взор устремлен к поставленной цели, он смотрит только вперед – ни в сторону, ни назад, ни вниз. «От нашего дела зависит, с чем должны мы расстаться: дело – невозможно без расставания» – вот это по мне, таков мой placitum[35]. Но я вовсе не хочу очертя голову броситься в объятия собственной бедности, я не люблю все эти негативные добродетели, требующие отречения, – добродетели, сущность которых исчерпывается отрицанием и самоограничением.

305

Самообладание. Те моралисты, которые призывают человека прежде всего научиться владеть собой, навлекают на него тем самым странную болезнь, которая проявляется в постоянных вспышках раздражительности при всяком проявлении естественных побуждений и склонностей, что напоминает приступы своеобразной чесотки. И что бы отныне ни толкало его, что бы его ни влекло, ни манило, ни побуждало – неважно, извне или изнутри, – этому слабонервному всегда мерещится, что его самообладанию грозит смертельная опасность: теперь он не позволит себе довериться ни одному инстинкту, его теперь не заманить свободным взмахом крыльев, он встал в оборонительную позу, вооружившись до зубов против себя самого, не дремлет бдительное око вечного стража, он охраняет свою собственную крепость, и эта крепость – он сам. Да, такая служба может даже придать ему величие! Но как ненавистен он стал другим, как противен сам себе, как обделен он оказался, отрезанный от всех прекраснейших превратностей души! И даже от всех дальнейших наставлений! Ибо время от времени нужно уметь забываться, если хотеть чему-нибудь поучиться не только у себя самого, но и у других