Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо

В том, что касалось Ольги, Шапиро также очень грамотно представил дело. Сообщали, что ее тело было найдено на кладбище Пер-Лашез, но не устанавливалось никакой связи между ее гибелью и самоубийством Злибовика. Отвечая журналисту, Шапиро признавал, что ошибся, подозревая Ольгу в убийстве Макса Монтиньяка. На самом деле именно Макс в приступе губительной ярости задушил жену – по результатам вскрытия он убил ее в понедельник или во вторник, накануне собственной смерти, – а потом избавился от нее, спрятав труп в чужой могиле. В заключение он клялся сделать все возможное, чтобы арестовать того, кто действительно убил финансиста-мошенника Макса Монтиньяка.

Я не знал, насколько он был талантлив как полицейский, но что касается жонглирования фактами, тут он был мастер.

Внезапно я подумал, что пора и мне платить по счетам. По крайней мере оплатить те, что я могу. По возвращении домой я составил письмо Май Ли. Она не приходила уже неделю. Я написал, что не сержусь, что она дала показания: угрозы полиции не оставили ей выбора. Теперь все уладилось, и, если она хочет вернуться, я был бы ей рад. Я приложил к письму восемь тысяч франков, оставшихся у меня после похода в универмаг Бернштейна – оплата за месяц, которую я был ей должен, и премия к Новому году, – и отправил конверт на адрес ресторана в тринадцатом округе, где она работала.

После этого, – подумал я, – мне только и осталось, что продать «Вольво» с покореженным багажником и, вероятно, часть обстановки, чтобы избежать неприятностей с банком.

Но я не хотел улаживать проблемы такой ценой. Снова я подумал о Флоранс. Если она завладела деньгами, это, безусловно, удалось ей благодаря ее ловкости, но сохранить их она смогла частично благодаря мне и тому, что я вынес в то время, как она была на другом конце Атлантики. Я снова набрал ее номер и на этот раз оставил на автоответчике сообщение, в котором просил связаться со мной по возвращении.

Потом позвонил Ребекке.

Подарочный пакет лежал на низком столике, а я не без тревоги слушал гудки на том конце провода. Трубку она взяла сама.

– Это Вы? – спросила она.

– Да, – ответил я нетвердым голосом из страха, что она не станет со мной разговаривать. – Я хотел извиниться за прошлый раз.

Никакого ответа. Набравшись смелости, я добавил:

– Я… очень хочу Вас видеть.

Снова долгое молчание, потом она спросила:

– Вы уверены, что не предпочтете мне подушку?

Я засмеялся.

– Уверен. Я хочу быть с Вами.

– В таком случае прощаемся до вечера?

Мы договорились, что она придет ко мне домой в восемь часов, и я повесил трубку.

При мысли о том, что увижу ее, я почувствовал себя настолько взволнованным, как если бы речь шла о первом свидании. Я представлял ее перед собой, одетую лишь в серьги от Бернштейна, как в стихотворении Бодлера:

И разделась моя госпожа догола;

Все сняла, не сняла лишь своих украшений.[36]

Я поднял глаза на «Конец света». Казалось, что картина смотрела на меня, и я вдруг понял, что купил эти серьги, потому что они были похожи на донышки артишоков.

С этой мыслью я поднялся в кабинет, чтобы начать вечерние сеансы психоанализа.

Первой пациенткой была Математичка Она должна была появиться полчаса назад. Вероятно, больше не придет. То, что должно было произойти у Бернштейна, не вызывало никаких сомнений, у нее не было мастерства Ольги. Я почти ждал звонка от Шапиро с требованием срочно приехать в комиссариат. На этот раз он обойдется без моих показаний. Все остальные, за исключением пациента с хронической депрессией, пришли. Семяизвергатель был моим последним пациентом в этот день. Он появился, как обычно, точно вовремя.

– Вы знаете, что с ней произошло, – спросил он, вытягиваясь на кушетке. – Конечно, это не она убила мужа, полиции можно доверять, однако я не знаю, жалеть ее или осуждать. Секс всему виной Они постоянно требуют его от мужчин. Я понимаю ее мужа, она, должно быть, достала его своими претензиями.

И он пустился в свою обычную проповедь против женщин, которые, распалив мужчин, требовали от них поумерить свой пыл и использовали их для своих целей. Невозможная, по его мнению, ситуация. Это заставило меня вспомнить о том, что он помял багажник моей машины. Однако я не знал, как коснуться этой темы. Сеанс не годился для этого даже в любезной форме, какой бы ни был пациент.

Я уже собирался заканчивать, когда он внезапно заговорил о Математичке.

– Она тяжело переживала ваше отсутствие. Прождала вас внизу до самого вечера. На таком холоде, понимаете! К счастью, я был там. Изо всех сил старался ее успокоить. Вы знаете, это очень чувствительная женщина, решившая посвятить себя обучению молодежи, а не одержимая сексом. Это доказательство высокой нравственности. Я думаю… – он замялся, – что очень хотел бы снова ее увидеть. Удивительно, что она не пришла сегодня. По четвергам она приходит первой. Я расположился в кафе «Жан Барт», сразу после обеда, чтобы увидеть, когда она появится. Что-то, должно быть, помешало ей прийти, я уверен, она очень серьезная особа.

Я поздравил его с наступающими праздниками и закончил сеанс.

Они, вероятно, встретились на лестнице, так как едва он ушел, снова позвонили в дверь. Удивленный, я пошел открывать. Может, это Математичка? Либо Шапиро ее отпустил, либо Семяизвергатель был прав: ее что-то задержало.

Это была не Математичка, а Герострат.

Он был одет в костюм Деда Мороза и тащил за собой мешок.

– Ты можешь меня принять? – спросил он.

Этот визит удивил меня лишь отчасти. Я ответил, что у меня было немного времени для него, и подвинулся, уступая дорогу. Против обыкновения в его дыхании не чувствовалось запаха спиртного.

Мой кабинет, казалось, поверг его в сильное смятение. Можно было подумать, что он проник в святая святых фрейдизма.

– Вот оно как, у психоаналитика! Пациент устраивается здесь, на кушетке; а ты слушаешь в этом кресле. Так?

Кивком головы я дал ему понять, что он не ошибается.

– Я уже давно хотел прийти, – сказал он, – но не осмеливался. Это нелегкое дело, психоанализ, знаешь. Ты прикладываешь усилия, несешь ответственность за свои действия, ты не должен говорить об этом с полицией, даже находясь под усиленным наблюдением.

Он заколебался, потом пристально и одновременно вопросительно взглянул на меня:

– Что мне делать? Ложиться или садиться?

Я указал ему на стул, а сам уселся напротив, демонстративно взглянув на часы. Ребекка скоро придет. Я не знал, о чем он хотел со мной поговорить, и давал ему минут десять, не больше. И если он снова начнет свои намеки по поводу Ольги, я выкину его за дверь без всяких церемоний.