Джентльмен в Москве - Амор Тоулз

Граф взял катушку кремовых ниток и сел в кресло. Марина протянула ему подушечку с иголками, и он осмотрел ее так же внимательно, как ребенок рассматривает предложенную ему коробку шоколадных конфет.

– Вот эту, – сказал граф.

Он облизал конец нитки, закрыл один глаз (как его учила делать Марина) и вставил нитку в ушко иголки быстрее, чем святые входят в ворота рая. Он сделал узелок на конце нитки, выпрямил плечи и начал пришивать пуговицу. Марина принялась штопать наволочку.

Точно так же, как и многие занимающиеся рукоделием, за работой они разговаривали и рассказывали друг другу о том, что видели, слышали и чем занимались в последнее время. Чаще всего они не отрывались от работы, но иногда, если предмет разговора становился очень интересным, могли временно отвлечься. Они обменялись мыслями о погоде, обсудили новое пальто Павла, и когда граф упомянул о том, что видел сегодня Нину, Марина замерла с иголкой в руке.

– Вы видели Нину Куликову? – удивленно спросила она.

– Да, именно ее.

– А где?

– В фойе. Она обедала в ресторане вместе с тремя друзьями.

– И как у нее идут дела?

– Собирается ехать в Ивановскую губернию, чтобы бороться с кулаками и увеличивать количество тракторов.

– Я не об этом, Александр. Как она? Выросла? Каким человеком стала?

Граф тоже перестал шить.

– Она такая же, какой я ее помню, – ответил он после короткого раздумья. – Очень любознательная и уверенная в себе.

– Замечательно, – ответила Марина.

Она продолжила шитье, а граф внимательно на нее посмотрел.

– Все-таки… – сказал граф и замолчал.

Марина перестала шить и посмотрела графу в глаза.

– Что?

…

– Ничего.

– Александр, надо договаривать до конца.

…

– Нина говорила о поездке в Ивановскую губернию, и речь ее звучала очень уверенно и страстно. Но в ее суждениях было что-то однобокое и безапелляционное. Мне показалось, что у нее настрой, не оставляющий оппоненту возможности иметь свое мнение, отличное от ее собственного. Как мне показалось, во всем, что она делает, нет личной радости. Она вела себя, словно бесстрашный исследователь и первооткрыватель, готовый воткнуть флаг в землю, на которой еще никто не побывал. Но при этом у меня возникло чувство, что то, чем она занимается, не принесет ей счастья.

– Полно, Александр! Нине скоро уже должно исполниться восемнадцать лет. В таком возрасте и вы сами наверняка вели себя очень уверенно и страстно, когда общались с друзьями.

– Все это так, – ответил граф. – Мы сидели в кафе и до рассвета спорили по поводу самых разных идей.

– Ну вот, а чего же вы от нее хотите?

– Да, мы спорили по поводу разных идей, Марина, но разница в том, что мы не собирались проводить их в жизнь и вообще что-либо с ними делать.

Марина подняла глаза к потолку.

– Боже упаси что-либо делать с какими угодно идеями.

– А вот Нина очень решительно настроена. И мне кажется, что сила ее убеждений мешает ей получать удовольствие от молодости.

Собеседница графа положила шитье на колени.

– Вы всегда были к ней неравнодушны.

– Конечно.

– И частично именно потому, что она очень независимый человек.

– Совершенно верно.

– Так, значит, вам надо продолжать в нее верить. Даже если Нина, как вам кажется, стала слишком целеустремленной, рано или поздно она начнет жить своей жизнью. Это неизбежно, такое со всеми происходит.

Граф кивнул и, обдумывая высказанную Мариной мысль, вернулся к работе. Он завязал узелок и перекусил зубами нитку. Потом он воткнул иголку в подушечку и увидел, что часы показывают шестнадцать ноль пять. «Как быстро летит время, – подумал он, – особенно когда ты проводишь его за работой и приятной беседой…»

– О господи! – воскликнул граф. – Уже пять минут пятого!

Он быстро поблагодарил Марину, схватил куртку и побежал наверх, ступая через две ступеньки. Когда он подошел к двери номера 311, то увидел, что дверь слегка приоткрыта. Граф посмотрел налево, потом направо, вошел в номер и закрыл за собой дверь.

На столике, около огромного зеркала в вычурной барочной раме, стояла ваза с гигантскими филадельфийскими лилиями. Граф осмотрелся по сторонам, пересек гостиную и вошел в спальню, где у огромного окна спиной к нему стояла худощавая женская фигура. Услышав приближавшиеся шаги, она повернулась, и ее шелковое платье упало на пол с легким шуршанием…

Что же это происходит?

Когда мы в последний раз видели эту парочку в 1923 году, разве Анна Урбанова категорически не отправила графа восвояси, попросив его «задернуть шторы»? И когда граф притворил за собой дверь, разве замок не щелкнул со звуком вбиваемого в гроб последнего гвоздя? Разве после этого графу не казалось, что он превратился в привидение? Но вот сейчас эта женщина ложится в кровать, и улыбка у нее совсем не высокомерная, как раньше, а нежная и заботливая. Точно с такими же чувствами смотрит на нее и граф, вешая жакетку официанта ресторана «Боярский» на спинку стула и начинает расстегивать пуговицы на рубашке.

Что же произошло? Почему эти одинокие души снова встретились? Какими извилистыми и заветными тропками они прошли, чтобы оказаться в объятиях друг друга в номере триста одиннадцать?

Скажем так: это не граф шел к Урбановой извилистыми и заветными тропками. Он большей частью перемещался вверх и вниз по лестнице отеля, из своей комнаты до ресторана «Боярский» и обратно. Скорее извилистыми, окольными и заветными тропками шла из наших двух героев только Анна.

Когда они встретились в фойе отеля в 1923 году, высокомерие госпожи Урбановой было полностью обоснованным, потому что являлось следствием ее известности. В 1919 году ее в маленьком театре на окраине Одессы нашел режиссер Иван Росоцкий и снял в главной роли в своих двух фильмах. Обе эти картины были любовными историями из прошлой жизни, в которых делался упор на моральною чистоту представителей трудового класса и прозябание в грехах тех, кто этой чистотой не обладал. В первой картине, где действие проиходит в XVIII веке, Анна исполняла роль посудомойки, ради которой молодой дворянин оставляет жизнь при дворе. Во второй Анна играла богатую, жившую в прошлом веке наследницу, которая бросает все свое состояние и выходит замуж за подмастерье-кузнеца. Фильмы режиссера были сделаны так, будто они снятся зрителю, осиянные теплым светом воспоминаний. Каждая из больших сцен заканчивалась крупным планом, когда лицо звезды являлось в разных состояниях: Анна мечтает, Анна горюет, Анна наконец влюбляется. Оба фильма понравились зрителям и членам Политбюро (те понимали, что уставшим от военных лет людям нужно дать возможность немного развлечься). В общем, звезда была на пике славы и купалась в ее лучах.