Искусство французского поцелуя - Кристин Хармел

— Мистер Франкёр сказал только одно: между ним и агентом по рекламе из «KMG» что-то произошло. Что именно, он не уточнил, однако инцидент более чем серьезный. Он временно отказался писать музыкальные обзоры и добровольно перевелся в отдел некрологов.

Вероник умолкла и оглядела нас с Поппи. Я была готова провалиться под землю.

— Кто-нибудь из вас объяснит мне, в чем дело? На презентации вы были единственными агентами по рекламе от «KMG».

Поппи хотела что-то сказать, но Вероник налетела на нее с новыми обвинениями.

— Считаю должным отметить, — процедила она, — что вы испортили наши отношения с одним из самых влиятельных информационных агентств мира.

— Все не так ужасно… — тихо проговорила Поппи. Вероник перестала усмехаться и нахмурилась.

— Не тебе решать, что ужасно, а что нет для «KMG». Это решаю я. А вы — всего лишь наемные сотрудники.

Поппи униженно замолчала. Мое сердце обливалось кровью: я никогда не видела подругу такой раздавленной. Надо было срочно что-то предпринять.

— Вероник… — тихо начала я, и та обратила на меня пылающий взгляд. — Поппи здесь ни при чем. Во всем виновата я. И ради справедливости надо заметить, что Поппи вообще ни в чем нельзя винить. Она проделала огромную работу — далеко не каждый музыкальный проект получает такое освещение в печати. Это колоссальный труд. Презентация прошла успешно, пусть о ней и не написали в UPP.

— Наша компания вложила в нее столько денег не ради того, чтобы все рухнуло из-за какой-то личной ссоры между агентом по рекламе… — она бросила злой взгляд на Поппи, — и журналистом!

— Это я во всем виновата, Вероник.

Та снова посмотрела на меня. Я собралась с духом и сказала:

— Агент по рекламе — это я, а не Поппи.

— Не надо… — выдавила моя подруга. Я покачала головой.

Вероник свирепо уставилась на меня и тихим голосом сказала:

— Продолжайте.

Я перевела дыхание.

— Я позволила себе непрофессиональное поведение с Габриелем Франкёром. Между ним и Гийомом произошел конфликт, который я не смогла уладить. Это полностью моя вина.

Вероник долго молчала.

— Ясно, — наконец проронила она.

Мы с Поппи переглянулись.

Вероник опустила глаза и некоторое время сидела неподвижно, как будто медитировала. Затем подняла взгляд на меня.

— Надеюсь, к вечеру ваше заявление об уходе будет на моем столе.

Поппи охнула.

— Вероник, в этом нет необходимости!

— А тебе, — Вероник повернулась к Поппи, — я даю последний шанс, за твои прежние заслуги перед «KMG». Надеюсь, впредь ты не станешь нанимать агентов, которые могут рискнуть нашей репутацией. Это непростительно.

— Но…

— Уйдет либо Эмма, либо вы обе, — перебила ее Вероник.

— Все нормально, Поппи, — тихо сказала я и, прежде чем подруга успела ответить, обратилась к Вероник: — К концу дня вы получите мое заявление. Еще раз извините.

Словно во сне, я встала и быстро вышла за дверь, чтобы никто не увидел, как я плачу.

Не знаю, с чем было сложнее расставаться: с Парижем — городом, в который я влюбилась, или с Поппи — подругой, которой я теперь доверяла.

Она без конца рассыпалась в извинениях и обещала, что попытается образумить Вероник. Но я знала, что сама все испортила, и не хотела причинять Поппи еще больше вреда. Ее карьера и без того висела на волоске, а потеря такого клиента, как Гийом Риш, будет для нее полным крахом. Я бы ни за что на это не пошла — и так уже натворила дел. Поппи выручила меня из беды, а я в благодарность чуть не лишила ее работы. Конечно, она все время твердила, что я не виновата, но я-то думала иначе: я совершила непростительную глупость.

Осознав, что ее уговоры не заставят меня изменить решение, Поппи сдалась и начала прощаться. Она каждый вечер водила меня в разные рестораны (возможно, отчасти для того, чтобы убедить меня остаться во Франции). Но никакие парижские crкpes complиtes, coq au vin и crиme brыlйe не смогли бы меня удержать. Поппи даже перестала донимать меня своей теорией французского поцелуя. Не знаю, сделала она это из жалости ко мне или так ее преобразила встреча с Дарреном Как бы то ни было, я снова могла не ходить на свидания а значит, никаких катастроф не предвещалось. В конце концов, если бы я сидела дома и поменьше думала о французских поцелуях, ничего бы этого не произошло, верно?

Несколько раз я звонила Гейбу, но он не отвечал ни на звонки, ни на сообщения голосовой почты. «Мне очень жаль, — твердила я. — Этот поцелуй ничего не значил». В других сообщениях я извинялась за свой непрофессионализм и сообщала, что в субботу утром улетаю в Орландо. Суть всех моих посланий сводилась к одной фразе: «Я идиотка. Прости, что обидела тебя».

В мой последний рабочий день Гийом, который за всю неделю ничего не натворил (поразительно!), пришел к нам в контору, чтобы еще раз извиниться.

— Послушай, Эмма, мне правда очень понравилось с тобой работать, — сказал он, усевшись за мой стол и жалобно подняв на меня огромные зеленые глаза. — Я не хотел, чтобы так получилось. Честное слово.

— Ничего страшного, — ответила я. И не соврала. Гийом — это Гийом, я должна была держаться с ним начеку. Сама виновата. — Мне тоже очень понравилось с тобой работать, — подумав, добавила я.

От этого он погрустнел еще сильнее.

— А я ничего не могу сделать? Может, поговорить с начальством «KMG»?

— Нет. Что было, то было. — Я робко улыбнулась. — Но ты в самом деле очень талантлив. Желаю тебе всего самого хорошего. Ты непременно прославишься.

Накануне вылета я собрала вещи, оставила последнее сообщение Гейбу, и мы с Поппи пошли ужинать в crкpйe — блинную рядом с площадью Италии. Там мы ели салаты, блинчики из гречневой муки с начинкой из сыра, яиц и ветчины, огромные пылающие блины «Сюзетт», пили сидр и кофе. За окном туда-сюда шагали парижане: кто-то выгуливал белых собачек, кто-то нес под мышкой багет, кто-то болтал по мобильному или возился с маленькими румяными детьми в безупречных плащиках, застегнутых на все пуговицы.

— Здесь так здорово… — прошептала я, глядя в окно, когда Поппи отсчитывала из кошелька купюры и монеты (она не дала мне заплатить за ужин).

— Тогда почему бы тебе не остаться? — тихо спросила она.

Я покачала головой и снова залюбовалась Парижем.

— Нет, не могу. Мой дом не здесь.

После ужина Поппи предложила сходить в «Ле крокодил» и выпить по коктейлю, но я хотела побыть наедине с городом.

— Мне надо прогуляться. Ты езжай домой, а я скоро приду.

Мы с Поппи обнялись на прощание и разошлись в разные стороны: она стала ловить такси, а я села на седьмую линию метро и поехала на станцию «Шатле». Через двадцать минут я уже была на площади, окруженной старинными подсвеченными зданиями. Мягкий свет заливал Дворец правосудия, Отель-де-Виль и Сент-Шапель, и они мерцали на ровной глади Сены, по которой изредка проплывали лодочки.