Assassin's Creed. Кредо убийцы - Кристи Голден

– «Я смерть, разрушитель миров»[17].

У Алана Риккина нервно дернулась щека. Но и только.

– Не уверена, что смогу продолжать эту работу.

Из-за закрытых дверей долетел голос и оборвал то немногое, что еще удерживало их непрочную душевную связь.

– И с великим удовольствием я представляю вам архитектора будущего, которое открывается перед нашим древним орденом. Встречайте – великий магистр ордена тамплиеров, исполнительный директор «Абстерго индастриз» и фонда «Абстерго» доктор Алан Риккин!

Двери распахнулись, и поток света хлынул в полумрак коридора. Не удостоив ее взглядом, Алан Риккин развернулся и вошел в зал с таким видом, будто там, за дверями, пока он ждал приглашения, ничего не произошло, абсолютно ничего.

Зал взорвался громом аплодисментов и криками – более двух тысяч тамплиеров приветствовали Алана Риккина. Прожекторы освещали его на всем пути к подиуму, словно он был рок-звездой. «Вероятно, так оно и есть», – подумала София.

Приятный голос отца полетел в затихший зал, готовый ему внимать.

– В течение многих столетий, – начал Риккин, – мы вели войну с врагом, который считал, что интересы отдельного индивида превыше мира и покоя всего человечества. И вот пришло наше время – мы обнаружили и завладели потерянным в веках Артефактом и можем раз и навсегда покончить с ассасинами.

Снова бурная овация. И восторженные крики. София чувствовала себя как никогда несчастной и подавленной, она вдруг поняла, что презрительное отношение отца к окружающим не было исключением в среде тамплиеров. Оно было общим правилом.

– У нас в руках генетическая путеводная нить к человеческим инстинктам…

София прищурилась от яркого света, почувствовав приступ тошноты. Свет был слишком яркий, слишком белый. Он словно обнажал ее, делал чрезвычайно уязвимой. Словно раненому животному, ей хотелось спрятаться в темноте, тишине и одиночестве, чтобы зализать раны и со временем поправиться, если это вообще возможно.

– Любой порыв к независимости, противодействию или сопротивлению отныне будет подавлен. Любое инакомыслие, способное помешать нам на пути прогресса, будет вырвано с корнем, – продолжал Алан Риккин.

София вышла и направилась к парадному входу, за спиной стук ее каблуков постепенно заглушал монотонный голос отца. Впереди, у витражного окна, она заметила чью-то фигуру. Вероятно, один из опоздавших тамплиеров в традиционной мантии.

И вдруг осознала, что этот человек движется иначе, чем тамплиер.

Речь отца, в которой ненависть и призыв к геноциду облачались в невинные, банальные формулировки, все еще летела над залом.

София остановилась, когда незнакомец подошел ближе. Она не видела лица за низко опущенным капюшоном, но ей и не нужно было. Она узнала эти движения, эту грацию и пластику большой кошки. Все это она видела в «Анимусе». А теперь видела здесь, в самом неподходящем – и опасном – для него месте.

Она понимала, что должна была бы прийти в ужас от его появления. Этого человека она держала в неволе и подвергала изощренным пыткам. Но София почувствовала только облегчение – он сумел выжить.

Он остановился на расстоянии трех футов. И теперь она видела его лицо: твердый подбородок, поросший светлой с рыжинкой щетиной, его немигающие глаза, смотревшие прямо и открыто даже тогда, когда он был беспомощным заключенным.

У Софии перехватило дыхание. От страха, тоски или влечения – или от всех этих эмоций, что одновременно обрушились на ее сердце, которое она с раннего детства оберегала от подобных вещей.

Ей столько всего хотелось сказать ему. Но вырвалось совсем другое:

– Мне достаточно просто закричать.

Она сама не понимала, угроза это или предупреждение. Всего несколько дней назад все в ее жизни было ясно и заранее предопределено. Упорядочено.

А этот человек и то, что он ей открыл о себе, об ассасинах и о Софии Риккин, – все это превратило ее жизнь в непостижимый, прекрасный и пугающий хаос.

Она не закричала. И он знал, что она не закричит. Несмотря ни на что, он доверял ей.

В глазах Кэла София видела понимание и сочувствие, хотя у него были причины ее ненавидеть. Тихо, как всегда, он произнес:

– Я помогу тебе, а ты поможешь мне.

София заморгала, слезы жгли ей глаза. Но она старалась не расплакаться. Когда-то София сказала ему нечто подобное. И тогда она искренне рассчитывала на взаимную помощь.

– Я больше ничем не могу тебе помочь.

Ни ему, ни человечеству… ни даже себе самой.

– А как же твои грандиозные планы? Излечить насилие. Победить агрессию.

Он смеется над ней? Издевается, пытается вызвать у нее чувство стыда? Нет. Нет, Кэл так поступить не мог. Так мог поступить только ее отец.

– Моим планам не суждено сбыться.

Голос ее дрогнул, а сердце сжалось от беспощадной правдивости этих слов.

Кэл продолжал смотреть на нее, и сейчас его глаза сделались печальными. Он подошел ближе. Сердце ее учащенно забилось. Она снова запуталась в своих эмоциях, которые слишком долго подавляла. Что он хочет: поцеловать ее или убить?

И чего она сама хочет?

Кэл не сделал ни того ни другого. Он даже не дотронулся до нее.

– Ты это начала, Софи, и не можешь теперь уйти в сторону.

Откуда ему это известно? Откуда он знает имя, которым мама называла ее в детстве? Непроизвольно в голове промелькнуло лицо той женщины в капюшоне ассасина, так похожее на ее собственное лицо.

«Кто мы друг другу, Кэл?»

– Мы оба знаем, что сейчас произойдет, – прошептал он и добавил, повторяя слова ее отца: – Не все заслуживают жизни.

Да, она знала, что сейчас произойдет. Точно знала, что он сделает и почему. И заранее оправдывала его поступок. Ассасины не заслуживают той судьбы, которую пророчил им отец в своей речи, обращенной к ликующей публике, обособляющей себя от всего человечества. Кэл не заслужил, чтобы его выбросили, как изношенную рубашку. Она не осуждала его за желание отомстить, да и выражением лица он никак не походил на фанатика, ослепленного жаждой мести.

Каллум Линч желал иного – справедливости. А что это такое, ассасины, чья привычка подчиняться своим эмоциям казалась тамплиерам отвратительной, понимали лучше своих извечных врагов.