Дни в Бирме - Джордж Оруэлл

– Бармен! – резко позвал мистер Макгрегор.

– Сэр?

– Быстро закройте дверь комнаты для карт. Не отпирайте. Мэм-сахиб не должны увидеть.

– Да, сэр!

Бирманцы, несущие странный груз, тяжело топали по коридору. Переступив порог, первый грузчик поскользнулся и едва не упал – наступил на один из раскатившихся белых шаров. Опустившись на колени, бирманцы бережно положили ношу на пол и, сложив ладони, склонили головы. Вестфилд бросился к свертку и отвернул край тряпичного кокона.

– Эх, черт! – сказал он, как-то не слишком удивившись. – Эх ты, бляденок наш несчастный!

Лакерстин, глухо замычав, отступил в дальний угол. С той секунды, как сверток вынули из лодки, все знали что это. Тело Максвелла, почти разрубленное на куски дахами родичей того парня, которого он застрелил.

Гибель Максвелла потрясла Кьяктаду. Эхо этого потрясения прокатилось по всей Бирме, и случай – «жуткий случай в Кьяктаде, помните?» – обсуждался еще много лет после того, как имя самого зарубленного молодого инспектора лесов было забыто. Личным горем смерть Максвелла никого не опечалила. Что ж, еще один «славный парень» из бирманского легиона славных парней, с кучей приятелей, без единого друга. И тем не менее товарищи отнюдь не остались равнодушными, возмутившись, а первое время просто обезумев от гнева, – убит свой! Какой англичанин на Востоке при этом не содрогнется? Бирманцев хоть сотнями коси, но поднять руку на белого! Несчастный Максвелл тоже, без сомнения, жаждал бы мести. Слезы на его труп уронил лишь один человек, тот бирманец лесничий, который доставил тело.

Нашелся и тот, кого смерть Максвелла необычайно порадовала.

– Истинный дар небес! – разъяснял жене У По Кин. – Я сам не мог бы устроить лучше. Требовалась эффектная, с кровью, деталь для подтверждения страшного деревенского бунта. И вот, как по заказу! Скажу тебе, Кин-Кин, у меня, видно, есть отличный адвокат на небесах!

– Стыда у тебя нет, вот что! Как твой язык такое говорит? Убийство берешь на свою черную душу?

– Я? С какой стати? Я-то и цыпленка никогда не зарезал.

– Ты доволен смертью бедного мальчика.

– А что? А почему не быть довольным? Кто-то кого-то там убил и мне большая польза, так разве же я виноват? Рыбак живую рыбку из воды выловил – очень неправедно он поступил. Но где запрет есть рыбу? Нет такого. Так почему бы мне не съесть? Получше, милая моя, вникай в священные установления жизни!

Похороны состоялись следующим утром. Присутствовали все европейцы за исключением Веррэлла, занятого обычной тренировкой на траве плаца, почти напротив кладбища. Панихиду читал мистер Макгрегор. У могилы, сняв пробковые шлемы, стояла горстка англичан, в мокрых от пота темных, вытащенных со дна сундуков костюмах. Резкий утренний свет с особой беспощадностью высвечивал понурые фигуры в нелепой слежавшейся одежде и мятые у всех кроме Элизабет, весьма несвежие, немолодые лица. Отдать долг покойному пришли также, хотя скромно держались на заднем плане, полдюжины чиновных уроженцев Востока, в том числе доктор Верасвами. Маленький погост хранил шестнадцать надгробных плит: агенты лесоторговых фирм, сотрудники администрации, солдаты, погибшие в каких-то давних перестрелках.

«Вечная память Джону Генри Спагнэллу, офицеру Имперской военной полиции, унесенному вспышкой холеры, до последнего часа верно и стойко…». Флори смутно помнил Спагнэлла, что-то забормотавшего на койке в лагере и вмиг испустившего дух. В углу погоста теснилось несколько могил евроазиатских полукровок, с вешками деревянных крестов, оплетенных гущей усыпанного мелким оранжевым цветом ползучего жасмина; у корней обильно чернели дыры крысиных нор.

Завершив панихиду возвышенно благоговейным прощанием, мистер Макгрегор достойно проследовал к выходу, у груди серый топи, заменяющий на Востоке черный цилиндр. Флори помешкал у ворот, надеясь на словечко Элизабет, но она прошла, не взглянув. Все его сторонились. Вчерашняя выходка отступника приобрела с убийством Максвелла значение настоящей подлой измены. Уходящие под руку, Эллис с Вестфилдом остановились закурить, голоса их прекрасно различались, усиленные резонансом не засыпанной еще могильной ямы.

– Ух, Вестфилд, не могу! Как я подумаю про пацана нашего, что в гробу тут, прямо аж захожусь! Спать не мог, понимаешь?

– Ясно, друг! Держись. Я тебе говорю, пару тварей за нашего парня мы уж подвесим. За каждого нашего получат по два их покойника.

– Два! И полсотни мало! Главное, сволочь эту с ножами найти, хоть со дна, хоть из-под земли! Имена есть уже?

– Без проблем. По всему округу рыла в пуху – на допрос, и вытрясти бы только.

– Дай-то бог! Постарайся, развяжи им языки поганые. Наплюй ты на уставы, врежь под дых, пытай этих гадов! Если какой свидетель нужен, я тебе против ихней сотни все что хочешь удостоверю.

Вестфилд, вздохнув, покачал головой:

– Не пройдет. У моей бригады средств дознания полный комплект: жопой на муравейник, перцу толченого кой-куда и все такое, но никак сейчас. Прижал нас закон хренов. Но ты, брат, не грусти, – закачаются птенчики на веревочке. Получим, оформим все показания.

– Удачи! Под арест, а если молчит зараза, пулю в лоб и молчи дальше! Только из кутузки не выпускать, мать их!

– Тут будь спокоен. Кого-нибудь точно прихватим. Уж лучше вздернуть не того, чем никого, – заключил Вестфилд, не подозревая о своей цитатной мудрости[28].

– Вот это дело! Спать не смогу, пока на виселице их не увижу, – приговаривал Эллис, покидая с приятелем кладбище. – Черт! В тень скорей, глотка напрочь пересохла.

Жажда томила и остальных, но не идти же в клуб выпивать сразу после похорон, и европейцы разошлись по домам. Четверо смуглых оборванцев с лопатами принялись закидывать яму сухими комьями и уминать над нею пыльный кривой холмик.

После завтрака Эллис, помахивая тростью, шел в свой офис. Жара пылала. Дома Эллис помылся и переоделся, но час в плотном черном костюме все-таки обернулся треплющим лихорадочным ознобом. Вестфилд уже отправился со своей командой ловить убийц, причем и Веррэллу велел сопровождать (не ради совершенно излишней помощи, а исключительно из принципа «пусть паразит попотеет!»).

Эллис тряхнул плечами, почти, впрочем, не замечая поднявшейся температуры. Знобило от пенившейся внутри злости. Всю ночь его душил гнев – белого убили гады, пидоры чернозадые! Посмели, твари, убить белого! Чем их за это казнить, пронять до самых потрохов? Ну почему закон у нас слюнявый? Что мы под эту мразь ложимся? Представить, что такое случилось бы перед войной где-то в колониях у немцев! Правильный народ немчура, знали, как с негритосами! Кнутом их драть из носорожьей кожи! Деревню спалить, скот зарезать, поля выжечь и каждого десятого под расстрел!