Женщина в голубом - Инна Бачинская

– Хочу увидеть «Голубую женщину», Лео. Еще раз. – Это прозвучало так зловеще, как если бы Монах сказал: «В последний раз!»

Опешивший Добродеев испытующе смотрел на Монаха.

У него мелькнула мысль, что тот после сеанса вдувания жизни слегка повредился головой. Покров тайны, отсутствие смысла, разорванные цепи… Жизнь в дацанах, дружба с ламами, ритуалы и всякие штучки, когда целитель с помощью психической энергии ставит пациента на ноги, а сам теряет силы и едет крышей. Знаем, читали. А в результате появляются всякие фантазии. Сейчас бы не в галерею, а домой, на диван да чайку с ромашкой…

Почти вся дорога до галереи прошла в молчании.

Добродеев пытался разговорить Монаха, но тот уперто молчал, что наполнило журналиста самыми дурными предчувствиями.

Добродеев душевно поздоровался с дамой-смотрительницей, они даже расцеловались.

Монах кивнул сдержанно, подошел к картинам Марка Риттера и замер.

И что бы это значило? Голубизна символизирует дух, женское начало, основу чего-то там, то-то Монах так уставился – прямо впитывает! Восполняет утраченную энергию, эту… как ее? Прану.

Из подсобных глубин появился Артур Ондрик. Добродеев и с ним расцеловался. Монах же его не заметил вовсе.

Добродееву было неудобно, и он подмигнул Ондрику: не обращай внимания, мол, на него находит.

– Любуетесь моей женщиной? – спросил хозяин. – Знаете, многие приходят взглянуть еще раз. Берет за душу, правда? Кирилл Юшкевич просил продать… Дикая история с этим наездом! Еще одна нелепая смерть… может, две. Лара в очень плохом состоянии.

– Мы только что от нее, – сообщил Добродеев.

– Как она?

– В коме. Врачи ничего не знают…

– Говорят, это бизнес-разборки, это не наши, а приезжие. Юшкевич задолжал серьезным людям, это результат. Если честно, мне он показался несколько легкомысленным. Как может человек с такими долгами торговать картину за двести тысяч? Хорошо, что я отказал… мало ли.

– У вас нет картин Щуки? – Монах повернулся к Ондрику.

– Кого?

– Димы Щуки, – поспешил Добродеев. – Он еще устроил скандал на вернисаже, кричал, бил посуду, помнишь? Я рассказал про него Олегу. Хороший художник был, и так себя запустить… – Добродеев вздохнул.

– Хороший художник? – удивился Ондрик. – Я бы не сказал, на уровне школьного кружка, одна фанаберия. Его картин у меня нет и не было. Когда-то он оформлял этот зал, справился, ничего не скажу. Потом работал с Ребровым, у них еще был какой-то конфликт…

– У Димки всегда конфликты, – сказал Добродеев. – Речицкий сказал, Яник избил его. Он неплохой человек, жаль, спивается.

– А вы видели его картины? – спросил Монах. – В Интернете нет… Нигде нет.

– Зачем вам?

Монах пожал плечами, ответил не сразу:

– Да как-то он все время на слуху, то от одного услышу, то от другого. Подрался, устроил скандал на выставке молодых художников, Леша рассказывал. У вас на вернисаже… Ведет себя как непризнанный гений. Леша считает, что он неплохой художник, но картин его никто не видел.

– У меня была его картина, – сказал Добродеев. – Я, кажется, говорил. Очень милый пейзажик.

– Была?

– Я подарил ее знакомому, он увез ее в Германию. Надо поискать в салонах или в галерее Худфонда, если тебе так уж приспичило.

– Мне нужна картина, – сказал Монах. – Хочу повесить над диваном. Думаю, он много не возьмет.

Добродеев хотел сказать, что над диваном у Монаха уже висит картина, но что-то заставило его промолчать.

– У меня много интересных работ, – заметил Ондрик. – Наши художники, можно выбрать.

– Если сторгуемся… – неопределенно сказал Монах.

…– Чего ты к нему пристал? – спросил Добродеев уже на улице. – На хрен тебе Димка Щука? У тебя уже есть картина!

– Твой друг слишком суетится и много говорит, – сказал Монах.

– Ну и?.. – не понял Добродеев.

Монах не ответил…

…Покупатель не пришел на встречу, он прислал адвоката, длинного тощего крючкотвора с цепким оценивающим взглядом. Он сразу не понравился Артуру, но выбирать не приходилось. Ему нужны были деньги. Да и много ли найдется тех, кто готов выложить такую сумму, времена сейчас сложные.

Сложности начались сразу же.

Глядя на Артура в упор, адвокат сказал, что надеется, что торг уместен.

– В разумных пределах, – сказал Артур, напрягаясь.

– Разумеется, – ответил тот и достал из портфеля папку. – В этом досье ваша финансовая ситуация, господин Ондрик. У вас долги, вы задолжали серьезным людям. Галерея требует денег, но заработать на ней невозможно, это хобби, а не заработок. Вам нужны деньги. Кроме того, других покупателей на сегодня у вас нет. Продолжать?

– Нет, – сказал Артур, чувствуя, как мгновенно пересохли губы.

– Хорошо. Мой клиент заинтересован в покупке картины… – Он заглянул в листок, вытащенный из портфеля, – …«Любовь и вечность» американского художника Марка Риттера. Принимая во внимание вышесказанное, наша цена следующая… – Он черкнул несколько цифр и пододвинул листок к Артуру.

– Сколько? – изумился Артур. – Но я же заплатил… вы видели документы!

– Стоимость товара постоянно меняется, господин Ондрик. Все зависит от конъюнктуры. Вы же бизнесмен, не мне вам рассказывать.

В голосе адвоката Артуру почудилась издевка.

– Я готов дать скидку в двадцать процентов, – сделал попытку Артур.

– Нет. Мой клиент дал четкие инструкции: или наша цена, или сделка срывается. От себя хочу предостеречь – вам вряд ли удастся найти других покупателей.

– Это угроза?

– Ну что вы! Мой клиент очень заинтересован в покупке картины, хотя, я, если честно, не могу этого понять. Я, видите ли, предпочитаю реализм. Наверное, в силу профессии… – Он издал скрипучий звук, и Артур понял, что адвокат рассмеялся. – Как я уже упомянул, у вас нет других предложений, а долги нужно отдавать немедленно. Подумайте, господин Ондрик. Я надеюсь, через пару дней мы увидимся снова.

Артур был вне себя от бешенства, но деваться было некуда. Он даже не знал имени покупателя, картину по доверенности покупал его адвокат, причем за наличные. Видимо, птица высокого полета. Возможно, не из их города.

От этого было неуютно, ему казалось, что он в темноте, а рядом есть кто-то, кто прекрасно его видит и бог весть что задумал.

Он перезвонил на другой день и сказал, что согласен…

Они расстались на площади. Недоумевающий Добродеев и молчаливый Монах.