Обмененные головы - Леонид Гиршович

Я открыл в середине. Открылся октябрь 1919 года, рождаемость сильно подскочила – подпрыгнула от радости, что война закончилась (а кто сегодня, не задумываясь, скажет, на чьей стороне Португалия воевала в Первую мировую?). Коль скоро я уже в октябре, то загляну в соседний ноябрь: третьего ноября, как меня пытаются уверить, родился Флориан Михаэль Николаус Кунце. Если б мой предшественник искал и ничего не нашел в этом месяце, то было бы понятно. Нет, не там он искал (как и следовало ожидать, с третьего и до конца месяца – ничего), не там искал, потому что знал, где надо искать. Вряд ли это был купленный человек, частный сыщик – скорей всего, посвященный во все тайны этой семьи стареющий обожатель стареющей Зары Леандер… В апреле на шестом, в мае на седьмом, в июне на восьмом – в июле должна была родить. Как прикажете понимать «ничего не нашел» – что, вообще никакой записи нет? Сейчас узнаем… Смотри-ка, он поехал сюда немедленно после того, как я там был. Все прежде меня проверил и уехал с легким сердцем? Но разве возможно, чтобы в таком месте, как Эспириту-Санту, где к тому же они еще потом долго жили (скажем так: скрывались – скрывали сроки), родившееся дитя не было крещено? Да их бы со свету сжили, хозяин бы им дом перестал сдавать. Не говоря о том, что Вера переживала такой роман с католичеством.

Я даже вскрикнул – увидав собственное имя: Йозеф Готлиб. В первую секунду я не сообразил, что это была визитная карточка, заложенная между двумя страницами: «Йозеф Готлиб. А.И.Э. (Ассоциация избравших эвтаназию ) Циггорнское отделение» – и далее мой адрес. Вот какую «визитную карточку», оказывается, отец Антоний позабыл, куда сунул. Не важно, эта вторая предназначена для меня, мне недвусмысленным образом угрожали. Причем каков психологический расчет: выстрел с такой меткостью на такое расстояние. Однако ради того все же не стоило со стрелой в клюве лететь в Португа… Так на полуслове я и застыл, только теперь разглядев окошко в следующую страницу, – прорезанное бритвой (и след от нее на следующей странице – вместе с капелькой крови).

Это акт. Мы перешли Рубикон. Возможно, по здешним законам это серьезное преступление – порча церковных книг. Святотатство. Скорей закрыть, поблагодарить батюшку, на такси, на поезд – и в Лиссабон. Никаких жалоб, никаких дел с местной полицией.

По дороге в Эспириту-Санту я с демократической бодростью сидел рядом с шофером; назад в Томар он вез распластавшееся на заднем сиденье тело. Не поражение меня сразило – в тот момент, когда государственная граница Советского Союза осталась позади, в моем сознании совершенно четко определилась граница иная: между законным и незаконным, нечистым. И когда оппонент эту грань игнорирует, уголовничает: режет бритвой церковную книгу, угрожает убить (сам, дескать, «выбрал эвтаназию»), тут я в растерянности. Я не боюсь нападения в темноте, но я боюсь темноты – в которой я слеп.

Теперь они полагают, что спрятали концы в воду (отныне это уже они ). Доказать ничего нельзя. Ничего, отыщутся другие доказательства, но теперь вопрос, чего именно. Слишком неадекватными становились средства противодействовать моим в общем-то скромным целям – убедиться, что мой дед по крайней мере одну свою смерть пережил; да еще попутно – что у Кунце, к его чести, слова расходились с делами. Нет, я не верю в маньяков нацизма сегодня (не считая умственно отсталых, это могут быть только жулики). И потому не верю в чьи-то попытки любой ценой помешать «денацификации» Кунце. Скорее я допущу, что женщина, наделенная честолюбием Фамари , пойдет на многое, лишь бы скрыть свою неудачу. Но даже это все в конце концов красоты стиля. Фамарь… Первая здравая мысль – что это «пакет». Попытаешься вынуть что-то одно, высыпается сразу все. Что – все ?

Я не забыл, что Петра подслушала такой диалог: «Он все знает». – «Все?» – «Ну, не все…» Поэтому повторяю:

что – все ? Я по-джентльменски вел открытую игру. Это было непростительным легкомыслием. Как можно было, рассказав ей про письмо, дать номер телефона Боссэ; в результате Боссэ «убеждают», что письмо поддельное. А эта церковь? А эта запись в книге? Я же сыграл роль наводчика. Теперь наводчику сказали: «Все. Ты понял, кто ты, – понимай, по логике, и кто мы. И мы шуток не шутим».

Я как-то не верил, что ли, в глубине души, что я настоящий , всерьез никогда себя до конца не воспринимал. Не знаю почему, чем питалось это затянувшееся детство, но я так и живу, с чувством, что у других – да, взрослая жизнь, со мной же только игра, все какие-то «крестики-нолики». (Между девятью и двенадцатью – этакий девчоночий возраст в человеке – я занимал себя в трамвае и на уроках тем, что играл – соответственно с собою или с соседом – в крестики-нолики: девятиклеточный квадрат, на котором сражаются крестики – они начинают – и нолики. Цель: заполняя поочередно клетки, крестик – нолик, крестик – нолик, выстроить три своих значка по прямой в любом направлении. У ноликов шансов на выигрыш почти не было – только помешать противнику, свести все к ничьей. Однако, зная назубок все ходы-выходы, свой ничтожный шанс на победу, свое «почти» ноликам все же случалось реализовать.)

Я меняю тактику. Еще не знаю, на какую конкретно, но меня вынудили: с волками жить – по-волчьи выть. Никогда не ожидал, что эту прописную истину для господ наподобие Берковича, моего бывшего тестя, придется взять на вооружение мне. Капитулировать я не собираюсь. Есть люди, которых нельзя пугать и нельзя шантажировать, – реакция, обратная ожидаемой. Я из их числа.

Я валялся в своем лиссабонском номере и думал. Город потерял для меня всякий интерес. Я предпринял еще пару вылазок – в музей карет, в Синтру; но разве это можно было сравнить с туристским гурманством моего первого дня. Теперь, сидя в кафе на площади Камоэнса, я вспоминал не Феликса Круля, а Глазенаппа – наблюдая, как ложка с супом гоняется за непокорным ртом малыша. Кормление Глазенаппа было важнее его рассказа, который при всей своей видимой сенсационности многого не стоил. Что-то я увидал – там, в доме, или в самом рассказчике, – что мучительно хотелось назвать. Каким-то одним словом. Я осознал это не сразу – когда посмотрел семейный альбом «для гостей» Кунце… Нет. Потемки. И казалось бы, раз мелькнуло что-то – в странной связи с малыми успехами Кунце в игре на фортепиано? Не понимаю. Вспышка была столь краткой, что я не успел ничего разглядеть.

Три унылых дня провел я еще здесь – по преимуществу в четырех стенах, из которых одну украшала современная топорная литография: беседка, мужчина и женщина в костюмах начала века взирают на раскинувшийся под ними Лиссабон.

Мне бы хотелось еще раз побывать в этом городе – но на сей раз только счастливой тенью. В солнечный день.

Не укради.

Петра не пришла меня встречать. Либо не сумела, либо не захотела – третьего объяснения нет. На меня сразу навалилась работа. Как-никак я три недели гулял, необходимо было в первую голову позаниматься. У меня сделались «руки как ноги», а уже завтра вечером предстояло соло в «Сильве», в Ротмунде, в счет погашения долгов тамошнему концертмейстеру. На днях начинались репетиции «Немой из Портичи» – с Лебкюхле, а я еще нот в глаза не видел.

Нашу улицу разворотили. Не реже одного раза в полугодие в нее вгрызались отбойные молотки, она покрывалась траншеями, потом все засыпалось и асфальтировалось. В этой стране люди всегда что-то чинят. Ей не грозит разрушиться постепенно . Небольшой «сюр»: по наваленным в кучу коркам асфальта прыгает негр, только что вышедший из кабинета искусственного загара. У Чаплина в «Огнях большого города» точно так же по оживленной улице вдруг деловито проходит слон, а там, глядишь, через перекресток гонят табун ишаков.