Преступления страсти. Месть за любовь - Елена Арсеньева

Итак, маркиз, после бесконечных стараний вам кажется, что вы наконец умилостивили каменное сердце? Я от этого в восторге; но мне смешно, когда вы начинаете разъяснять мне чувства графини. Вы разделяете обычную ошибку мужчин, от которой вам нужно отказаться, как бы ни была она для вас лестна. Вы предполагаете, что только ваши достоинства способны зажечь страсть в сердце женщины и что сердечные и умственные свойства служат единственными причинами любви, которую питают к вам женщины. Какое заблуждение! Разумеется, вы думаете так потому, ибо того требует ваша гордость. Но исследуйте без предубеждения, по возможности, побуждающие вас мотивы, и скоро вы убедитесь, что вы обманываете себя, а мы обманываем вас; и что по всем соображениям вы являетесь одураченным вашим и нашим тщеславием; что достоинства любимого существа только являются случайностью или оправданием любви, но никак не ее истинной причиной; что, наконец, чрезвычайные уловки, к которым прибегают обе стороны, как бы входят в желание удовлетворить потребность, которую я раньше еще назвала вам первопричиной страсти. Я высказываю вам здесь жестокую и унизительную истину; но от этого она не делается менее достоверной. Мы, женщины, являемся в мир с неопределенной потребностью любви, и если мы предпочитаем одного другому, скажем откровенно, мы уступаем не известным достоинствам, а скорее бессознательному, почти всегда слепому инстинкту. Я не хочу приводить доказательств того, что существует слепая страсть, которою мы опьяняемся иногда по отношению к незнакомцам или к людям, недостаточно нам известным для того, чтобы наш выбор не являлся всегда в своем основании безрассудным: если мы попадаем счастливо, то это — чистая случайность. Следовательно, мы привязываемся всегда, не производя достаточного экзамена, и я буду не совсем не права, сравнив любовь с предпочтением, которое мы отдаем иногда одному кушанью перед другим, не будучи в состоянии объяснить причины выбора. Я жестоко рассеиваю химеры вашего самолюбия, но я говорю правду. Вам льстит любовь женщины, ибо вы предполагаете, что она считается с достоинствами любимого существа: вы оказываете ей слишком много чести, скажем лучше, вы слишком высокого о себе мнения. Верьте, что мы любим вас совсем не ради вас самих: надо быть искренним, в любви мы ищем только собственного благополучия. Прихоть, интерес, тщеславие, темперамент, материальные затруднения — вот что тревожит нас, когда наше сердце не занято, вот причины тех великих чувств, которые мы хотим обожествлять. Вовсе не великие достоинства способны нас умилять: если они и входят в причины, располагающие нас в вашу пользу, то влияют они совсем не на сердце, а на тщеславие, и большинство свойств, нравящихся нам в вас, часто делают вас смешными или жалкими. Но что вы хотите? Нам необходим поклонник, поддерживающий в нас представление о нашем превосходстве, нам нужен угодник, который исполняет наши прихоти, нам необходим мужчина. Случайно нам представляется тот, а не другой; его принимают, но не избирают. Словом, вы считаете себя предметом бескорыстной симпатии, повторяю, вы думаете, что женщины любят вас ради вас самих. Несчастные простофили! Вы служите только орудием их наслаждений или игрушкой их прихотей. Однако надо отдать справедливость женщинам: все это совершается часто без их ведома. Чувства, которые я изображаю здесь, часто им самим совершенно не ясны; наоборот, с самыми лучшими намерениями они воображают, что руководствуются великими идеями, которыми питает их ваше и их тщеславие, и было бы жестоко и несправедливо обвинять их в фальши на тот счет: бессознательно они обманывают самих себя и вас также.

Вы видите, что я раскрываю пред вами секреты доброй Богини: судите о моей дружбе, если я, в ущерб моему же полу, стараюсь вас просветить. Чем лучше будете вы знать женщин, тем менее они заставят вас безумствовать…»

Как ни любила умничать Нинон, все же амплуа резонерши было не вполне в ее духе. Она была женщиной, созданной не для рассуждений, а для любви, поэтому, завершив переписку с Севинье, упала в объятия маркиза Эдма де ла Шатра, одного из самых красивых вельмож двора Людовика XIV.

Он был ревнив до невероятности, но своенравная Нинон, которая прежде не терпела покушения на свою свободу, ради него совершенно изменилась. Подтверждался один из ее любимых афоризмов: «Женщина не выносит ревнивца, которого не любит, но сердится, если не ревнует тот, кого она любит». Она жила теперь настоящей затворницей, нигде не показывалась и никого не принимала, кроме маркиза. Де ла Шатр, впрочем, по-прежнему ревновал и не доверял красавице. И, чтобы постоянно наблюдать за любовницей, поселился напротив ее дома. Однажды ночью маркиз увидел свет в ее окне. «Отелло» быстро оделся, но впопыхах вместо шляпы схватил серебряный кувшин и с такой силой водрузил на голову, что еле освободился. Наконец он ворвался к Нинон. Она сказала, что страдала бессонницей, поэтому решила почитать. Де ла Шатр не поверил. Он воротился домой и даже захворал от ревности. Нинон не знала, как его утешить… Тогда она отрезала свои роскошные волосы и послала де ла Шатру в знак того, что будет принадлежать лишь ему. Маркиз от счастья выздоровел. Нинон поспешила к возлюбленному и провела с ним наедине целую неделю.

Однако… Однако, по словам самой же Нинон, «сердце — это крепость, которую легче завоевать, чем удержать». Когда маркиз получил распоряжение выступить в Германию, он перед отъездом потребовал от Нинон расписку-гарантию в вечной любви: «Париж. Число. Год. Клянусь остаться верной маркизу Эдму де ла Шатру». Нинон подписала бумагу, и маркиз отправился воевать с легким сердцем. Ну и зря — «труднее хорошо вести любовь, чем хорошо вести войну». Нинон ощутила такое облегчение, избавившись от возлюбленного ревнивца, что незаметно для себя перестала его любить. Уже через две недели в ее постели и в ее сердце царил другой — граф де Миосан.

Может быть, она и воздержалась бы нарушить слово, однако виновата, ей-же-ей, оказалась сама природа! Граф явился с визитом к Нинон, сделал ей нескромное предложение, получил отказ и собрался откланяться, перенеся поражение с самым гордым видом. Но тут, как на грех, грянула гроза. Ударил гром… А Нинон кошмарно боялась грозы! Она кинулась к графу и невольно прижалась к нему, совершенно лишившись разума от ужаса. На счастье, граф грозы не боялся, сохранил трезвый рассудок и наилучшим образом воспользовался ситуацией. Нинон забылась в объятиях нового любовника… и вдруг в разгар ласк расхохоталась: «А славный векселек у де ла Шатра!..»

Граф де Миосан, конечно, вызнал у Нинон, что значат сии слова, и разнес шутку по всему Парижу. Слух об измене дошел и до маркиза де ла Шатра, который послал Нинон ее расписку с отметкой: «Уплачено после банкротства».

Шли годы. Нинон вполне исповедовала два своих принципа: «Когда женщине исполнится тридцать, первое, что она начинает забывать, это свой возраст; а в сорок он уже совершенно изглаживается из ее памяти» и «Нет в природе ничего более разнообразного, чем любовные похождения, хотя кажется, будто они всегда одинаковы».

Она выглядела поразительно молодо, оставалась обворожительной красавицей и продолжала сводить мужчин с ума.

Как-то раз два друга, граф д’Эстре и аббат д’Эффиа, встретили Нинон и страстно влюбились в нее. Они были молоды и красивы, нравились ей оба, вот она и придумала великолепное средство, чтобы не сердить друзей: одного она принимала днем, другого ночью. Результатом курьезной ситуации явилась беременность Нинон и рождение мальчика. Любовники Нинон мечтали получить права отцовства, но как быть, если даже она сама не знала, кому отдать почетный титул отца?! Молодые люди собирались уже стреляться… Наконец доверились судьбе: кто на костях выкинет большее количество очков, тот и будет считаться отцом ребенка. У д’Эстре оказалось 14 очков, у аббата д’Эффиа — 11. Нинон ничего не имела против разлуки с ребенком — у нее не было даже намека на материнские чувства. Ей просто нечего было дать детям: все отнимали мужчины! Ну что же, граф д’Эстре воспитал ребенка, дал ему фамилию де ла Бюсьер и отправил служить во флот, где он сделал замечательную карьеру, очень быстро получив чин капитана. Раз в год Нинон принимала сына, как совершенно постороннего, играла на лютне, а он восхищался ее игрой…