Закон стаи - Сергей Романов

По дороге к зданию областной администрации Филька все время хныкал, но когда его усадили перед компьютером и рассказали, как играть в ралли и управлять мотоциклом, мальчишка, не отрываясь от экрана, принялся уплетать бутерброды за обе щеки и даже забыл, что приехал вместе с дедом.

— Догадываешься, о чем у нас с тобой пойдет разговор? — спросил Егерь.

— Не дурак, — ответил спикер и отодвинул чашку с дымящимся кофе.

— Ну, так будем принимать закон о приватизации? — губернатор подвинул свободное кресло поближе к Хоттабычу и расположился напротив.

— Это вопрос не ко мне. Есть дума, есть порядок выноса законов на утверждение, наконец, есть…

Он не договорил. Егерь резко встал, с силой оттолкнув от себя кресло.

— Не пудри мне мозги, Серафимыч. Ну что ты капризничаешь, как твой Филька! Разве я не понимаю, что все зависит только от тебя? Недаром носишь кличку Хоттабыч. Стоит тебе пошевелить пальцем, и закон будет принят.

— Как-то легко у тебя все получается. Раз — и в дамки. А ведь парламент на то и существует, чтобы решать вопросы не одним, а большинством голосов. Поэтому я не могу и никогда не стану навязывать свое мнение.

— Но ты-то сам разве не понимаешь, что закон нужен?

— Кому?

— Всем! Тебе, мне, твоим депутатам, инвесторам, жителям области. Марфинцы бастуют уже больше месяца, требуя скорейшей приватизации…

— Стоп! — поднял руку Хоттабыч. — Не сваливай все в одну кучу. Давай разложим все по полочкам. Вот тебе закон нужен, а мне нет. Группе депутатов закон нужен, а большинство не желает его принимать. Инвесторам, желающим за гроши завладеть одним из важнейших объектов области, закон нужен, а многим директорам предприятий он как кость в горле. Ну а что касается народа, то этим словом я бы поостерегся спекулировать. Тот, кто бастует, дерет горло, пьет в Марфино дармовую водку и поддерживает партию предпринимателей, — это далеко не весь народ.

Губернатор вернулся и снова расположился в кресле.

— Ну хорошо. Мы здесь одни, и давай говорить откровенно: что ты хочешь, чего добиваешься?

— Чего может добиваться спикер: законности и справедливости…

— Я не о том: кто тебе платит за лоббирование закона?

— Как кто? — сделал удивленные глаза Хоттабыч. — Государство. Разве ты не знаешь, что мы существуем на деньги послушных законоплательщиков? Например, тех же марфинцев, которые не протирают штаны на городской площади, а пашут. Пашут, невзирая на то что уже больше полугода не получают зарплату.

— Брось увиливать от ответа, Серафимыч. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Подумай о себе и своем будущем. Твоя дача совсем развалилась, да и квартирку пришла пора поменять. Депутатский срок недолговечен. А вдруг случится так, что тебя не изберут в думу при новом голосовании? Так и останешься у разбитого корыта?

— Я понимаю, о чем речь…

— Ну?

— Я подумаю…

— Ну, вот видишь, это уже другой разговор, — одобрительно кивнул губернатор. — Сколько тебе нужно времени для размышления?

— До тех пор, пока я ношу звание депутата.

Хоттабыч встал, показывая, что разговор окончен, и, не прощаясь, молча направился к выходу.

Филька, увлеченный игрой, захныкал, упрашивая деда подождать, пока он закончит. Но Хоттабыч нажал на кнопку, выключил компьютер, взял расплакавшегося внука за руку и, не обращая внимания на обильные слезы, повел за собой.

Если раньше он всего лишь догадывался, что его точка зрения не сходится с губернаторской, то теперь окончательно понял: они стоят по разные стороны баррикад. Война была объявлена.

Предвыборная кампания набирала обороты. И чем меньше времени оставалось до дня голосования, тем больше свирепствовал и лютовал Пантов. Казалось бы, прогулявшись по Парижу, он должен был вернуться в город добрым и умиротворенным. Ан нет! Вован никогда еще не видел своего шефа таким раздраженным и злым: то не так, это не эдак. Неаронов теперь не перечил, не пускался в споры, а лишь помалкивал, когда Михаил Петрович в очередной раз вымещал на нем свое негодование, выдавал какую-нибудь глупую идею и требовал ее немедленного исполнения.

Впрочем, поводы для волнений у Пантова были. Несмотря на усилия Алистратова, который Вовану казался парнем далеко не глупым, но ужасно самонадеянным, рейтинг Пантова в марфинском округе пусть медленно, но все-таки снижался. Даже небольшие денежные компенсации, которые, якобы в результате немыслимых хлопот Пантова, стали регулярно выплачиваться водникам, не помогли привлечь новых избирателей на сторону кандидата от фракции предпринимателей.

Вован понимал, что шеф должен дневать и ночевать в Марфино, как это делал его соперник Сердюков, но в то время как Неаронов челноком носился между думой и избирательным штабом своего шефа, Михаил Петрович разрывался между дочерью спикера и Кляксой. Что у него могло быть общего с последней, Вован не знал. Да и после той злополучной размолвки, когда икона Иверской Божией Матери исчезла за дверцей депутатского сейфа, он вовсе перестал вмешиваться в личные дела своего патрона. Да и Кляксы сторонился…

И хотя Вован исправно и беспрекословно исполнял поручения, всем видом показывая, что успехи и неудачи шефа на избирательном фронте — это и его личные успехи и неудачи, в душе он теперь был совершенно иного мнения — пусть уж лучше провалится.

Нет, он не хотел переизбрания Пантова на новый срок, но палки в колеса пока не ставил и трудился во благо шефа с полной самоотдачей.

Каждое утро Вован заезжал на полиграфкомбинат, не расписываясь ни в одной ведомости, с молчаливого согласия директора забирал упаковки с подписными листами и развозил по агитаторам. Голодные студенты отлавливали на улицах прохожих, нагло требовали от них поставить подпись на бланке с заголовком «За отмену всеобщей воинской обязанности», затем аккуратно отрывали чуть приклеенную верхнюю часть листа и уже с другим заголовком «Голосуем за кандидата в депутаты М.П. Пантова» привозили подписные листы в избирательный штаб партии предпринимателей. Кипы липовых бюллетеней загромождали столы и полки, валялись в углах кабинетов и, как казалось Неаронову, не производили никакого впечатления на Романа Алистратова.

Ах, как ревновал Вован имиджмейкера к своему патрону! Ведь не он, как это всегда было прежде, а Алистратов стал правой рукой Пантова. Трудно было согласиться с тем, что все перевернулось с ног на голову и теперь не ему, преданному помощнику, а какому-то выскочке, иногородцу Пантов доверял все свои тайны и секреты. И не за ним, Вовкой Неароновым, а за москвичом Алистратовым чуть ли не след в след ходил бывший дружок Бобан, готовый прикрыть своим телом в любую минуту. А его, Вована, держали только на побегушках.

— Где Алистратов? — кричал порой шеф, выскакивая из своего кабинета в приемную и глядя на Вована, как на своего самого заклятого врага. — Срочно найди и привези мне Алистратова. Бегом, развалина! Одна нога здесь, другая там. — И хотя под рукой у шефа всегда имелся телефон, Неаронову приходилось бросать все и ехать в гостиницу, где уже несколько месяцев проживал имиджмейкер.