Ричард Длинные Руки - маркиз - Гай Юлий Орловский

Я спустился по широким ступенькам, впереди роскошный карнавал из песен, танцев, зазывно распахнутых дверей гостиниц и постоялых дворов, жонглеров на перекрестках улиц и выглядывающих из открытых окон веселых женщин. Некоторые сразу же игриво подмигивали мне, двигая плечами, чтобы низкий вырез платья стал еще ниже, еще…

В веселый празднично-безалаберный шум и гам остро врезался женский плач. Трое красномордых откормленных солдат отпихивали плачущую женщину, она вся в слезах протягивала руки к мальчику и девочке лет семи. Двое таких же красномордых и сытых, довольных, гогочущих, уводили их по направлению к большой крытой повозке.

Я бы прошел мимо, но отчаявшаяся женщина внезапно метнулась ко мне, протягивая руки:

– Милорд, защитите!.. Моих единственных детей забирают на поругание!

Я с неудовольствием остановился.

– А что случилось?

– Просто забирают! – прокричала она в слезах. – Просто господину Юлиану восхотелось поглумиться над детьми!

Один из солдат крикнул раздраженно:

– Засунь язык в задницу, шлюха!.. А ты, благородный, шагай, куда шагал!

Мгновенно закипев гневом, я повернулся к нему. Рука моя метнулась к мечу, я заставил себя отпустить рукоять, но пальцы стиснул в кулак.

– Мразь, – произнес я отчетливо, – ты с кем разговариваешь?

Он не ожидал пощечины, а я влепил ее так, что голова дернулась, едва не слетев с плеч. Изо рта и носа плеснула обильно кровь. Он взвыл и прижал руки к лицу. Остальные двое ухватились за копья и двинулись ко мне с угрожающим видом. Даже те, что уводили детей, остановились возле повозки и смотрели в нашу сторону со злым интересом.

Двое, выставив копья, подступили ко мне.

– Благородный, – сказал один с издевкой, – ты хоть знаешь, кто мы?

– Мразь, – ответил я громко.

Он попытался ткнуть в меня копьем, не столько для смертельного удара, а чтобы пугнуть, мой меч с жутким лязгом покинул ножны.

– Оставьте детей, – велел я, – и убирайтесь! Пока я добрый.

Он оскалил щербатый рот, ничуть не испугавшись, второй сказал удивленно:

– Что это с ним? Вроде и не пьяный…

– Да какая разница, – ответил его напарник. – Хозяин одобрит…

Они набросились разом. Я отступил, все получается как-то глупо, одним взмахом исхитрился срубить наконечники копий. Один уставился обалдело на обрубок своего копья, словно не мог поверить в такое святотатство, а второй, разъярившись, выхватил кинжал и бросился на меня с воплем.

Я шагнул в сторону, блеснуло лезвие меча. Легкий хруст, срубленная по локоть рука упала на землю, пальцы еще сжимают нож. Оба заорали, первый от испуга, второй от болевого шока. Я протянул к ним меч, с лезвия часто срываются красные капли, оставляя на земле пурпурную дорожку.

– Убирайтесь, – процедил я, меня начало трясти от бешенства. – Я пока еще добрый… Но моя доброта испаряется быстрее, чем снег в аду…

Они завизжали, как придавленные зайцы, ринулись к повозке. Там двое все еще держали детей, глядя на меня выпученными глазами. Я пошел к ним с нехорошей усмешкой на лице. Они правильно прочли в моих глазах, что с ними будет, а я в самом деле готов был разрубить их пополам, поспешно отпустили детей и попрыгали в повозку.

Кучер дернул поводья, кони рванули, один из догоняющих успел вскочить, а раненый побежал следом, вопя и орошая дорогу кровью. Мать вышла из оцепенения и бросилась к детям, те понеслись навстречу, она присела и обхватила обоих руками, заливая счастливыми слезами.

Остальные крестьяне почему-то смотрели на меня испуганно и пятились. Я бросил меч в ножны, вытирать лезвие необходимости нет, повернулся на каблуках и пошел прочь, крикнув:

– Если вы не овцы, сами не давайте себя в обиду!

Ощущение препакостное: вроде бы все должны кричать мне хвалу и бросать в воздух чепчики, срывая их с женщин, но многие поглядывают с осуждением, кто-то вообще с враждой на лице, вокруг меня образовалось пустое пространство.

Мне даже почудилось, что за мной следят. Прошел по улице, задействовав весь известный мне спектр проверки: наклонялся поправить вроде бы шнурки, это на сапогах-то, останавливался возле уличных продавцов, дважды пользовался проходными дворами, ничего не обнаружил и сказал себе с облегчением, что вообще-то у меня мания величия. Никто ради меня не станет изобретать секретную службу слежки.

Что-то я слишком, слишком. Этот мир еще не додумался до изощренной слежки. Даже простой пренебрегают. Пока что здесь все по-честному: послали – убили. Или же отыскали и арестовали. А вот чтоб следить, это другой уровень. Это уже попахивает гражданскими свободами, когда нельзя вот так просто схватить, бросить в подвал, а там с каленым железом просто выпытывать все, что требуется.

Конечно, и в более гуманном обществе хватают, бросают в подвалы, а там допрос третьей степени, подленький эвфемизм для жестоких пыток, которых наивное Средневековье не знало и не могло даже представить, но вообще-то если надо, то надо, я вовсе не против пыток, когда надо получить сведения от террориста, но вот если грозит мне…

Все еще настороженный, как заяц ночью в огороде, я шел по улице, каждого встречного прощупывая на предмет, не сунет ли в бок длинное лезвие, а группы хохочущей молодежи вообще обходил стороной. Я ж человек мирный, гуманист. По крайней мере, гуманитарий.

Еще одна гостиница, на первом этаже просторный трактир. Гомон, смех и грубые возгласы я услышал еще на крыльце, а когда распахнул дверь, передернуло от дикого рева, смеха, гогота и пронзительных криков. В ноздри ввинтился острый запах жареного мяса с луком, разлитой браги и дешевого вина. Только привычного чада от светильников с дешевым жиром нет: свет в трактире ровный, чистый, а идет как будто с потолка и стен.

Я осторожно перешагнул порог, лицо стараюсь держать неподвижным, словно все это вижу ежечасно, привык. Отыскав место, я осторожно сел на темную лавку, стараясь понять, блестит грязь или же такое странное дерево. Или даже имитация дерева.

Хозяин, заметив нового клиента, приблизился достаточно скоро. Плотный, мускулистый, хоть и с брюшком, выполняет, похоже, и обязанности вышибалы.

– Что пить изволите?

– Сперва бы я хотел поесть, – сообщил я. – А уж потом пить.

Он кивнул.

– Разумно. А то все сразу пить… Что предпочитаете?

– Того здесь не найти, – сказал я. Раз уж я похож на разочарованного жизнью аристократа, по дурости пересекшего роковую черту, то надо держать хвост трубой. – Так что… знаешь, на свой вкус. Держи.

Я положил на стол серебряную монету. Хозяин взял, привычно потер пальцами, убеждаясь, что не обман, кивнул и удалился. Я осторожно осматривался, народ в тавернах несколько отличается от тех, что встречаешь на улице, здесь всегда квинтэссенция мира, соль земли и краткая аннотация. В основном кладоискатели, их отличаешь по пыльным и потертым кожаным штанам и таким же кожаным курткам, одетым на голое тело, два-три перекупщика, эти одеты чище и наряднее, а также те несчастные, что вечно странствуют с места на место, в надежде сразу отыскать ценный артефакт, что к их приходу поднимется из глубин земли, как уже бывало, судя по рассказам.