Погружение в отражение - Мария Воронова

Заметив, что старик смотрит на нее, Лариса выпрямилась и снова затянулась. В этот раз пошло еще ужаснее, даже голова немного закружилась. Зачем только люди так над собой издеваются?

Что ж, раз Алексей сказал не бояться, то действительно бояться нечего, он ничего про нее не скажет. Можно уходить домой и спокойно жить дальше. Со временем любовь забудется, предательству найдутся оправдания, а кости Алексея истлеют.

Лариса вернулась в зал за пальто. Женщины из первых рядов обернулись и посмотрели на нее с ненавистью, Лариса расслышала произнесенное сквозь зубы «сука» и вздрогнула.

Это матери убитых юношей, они видели, как Лариса подходила к подсудимому и разговаривала с ним. Конечно, они поняли, что она – любовница убийцы.

Да, сука, но не потому что убийцы, а потому что любовница. Она быстро сложила руки так, чтобы скрыть широкое обручальное кольцо, и, вместо того чтобы уйти, села на место.

На нее сейчас брызнула капля ненависти, и то ей стало больно и неловко, а Алексей сидит под постоянным потоком ненависти матерей и презрения всего остального народа. Пусть хоть в одних глазах он видит поддержку. Это очень мало, но все-таки лучше, чем ничего.

Перерыв закончился, Алексея снова ввели в зал. Сев на место, он огляделся, и лицо дрогнуло, когда он увидел, что она не ушла.

Появилась полная тетечка, чем-то похожая на фрекен Бок – адвокат Алексея. Лариса нахмурилась: неужели не нашлось кого-то получше? Она не доверяла толстым, безвкусно и бедно одетым женщинам. Еще мама говорила ей, что если человек не в силах держать в порядке самое себя, то ничем другим управлять он тоже не может.

Хорошо, не всем везет. Пусть девяносто девять процентов советских женщин живут в условиях тотального дефицита, рыскают по пустым магазинам и давятся в очередях, а чтобы попасть к мастеру уровня Галины Адамовны, им надо перетрясти всех своих знакомых и все равно отдать за стрижку половину зарплаты. Все это, конечно, ужасно, и не Ларисе презирать их из своей номенклатурной теплицы, но все-таки можно не разъедаться до потери всех женских черт, кроме тумбообразного бюста и не носить вещи, откровенно потерявшие вид, да еще в сочетании с кокетливым шейным платочком из люрекса?

Нет, адвокатша Алексея у Ларисы никакого доверия не вызвала.

Прокурорша тоже, хотя являлась полной противоположностью защитницы: стройная, ухоженная, в идеально подогнанном по фигуре мундире без единой складочки, с великолепной прической и уместным макияжем. Если адвокатше плевать на все, то государственному обвинителю на все, кроме своей внешности, вот и вся разница. Человек тупо отбывает номер, без всякой страсти, праведного негодования и жажды справедливости, или что там еще должно быть у хорошего прокурора. Она знает, что все решено и расписано, Алексей получит свою высшую меру, так зачем еще стараться, агитировать за советскую власть, когда все и так ясно? Никогда не надо тратить больше сил, чем необходимо для достижения цели.

О составе суда и говорить нечего. Судья – молодая женщина, только годом или двумя старше самой Ларисы. У нее просто не может быть еще опыта и квалификации, чтобы разобраться в деле. Наверное, специально такую назначили, чтобы никаких неожиданностей. Лариса вспомнила себя: да, с дисциплиной у нее не очень, позволяет себе и опоздать, и прогулять, но открыть рот и публично высказать свое мнение – это нет. Возразить заведующему кафедрой? Ни за что на свете, так это она еще жена видного партийного руководителя, а как поведет себя девушка, за которой никто не стоит? Будет она проявлять самостоятельность? Никогда! Дрогнет, усомнится, задумается, но поступит так, как ей сказали старшие товарищи.

Заседатели вообще паноптикум. Один – просто старый забулдыга, а второй – лощеный мужик с ускользающим взглядом. Лариса неплохо знала эту породу шакалов, кружащих вокруг барского стола в ожидании, пока им кинут объедки. Всегда кто-то из таких оказывался в близком окружении, заглядывал в глаза, предупредительно занимал лучшие места на пляже, приносил пледы, расточал комплименты, пытался что-то устроить, как-то стать полезным, а лучше всего – незаменимым.

Вот и этот в президиуме кажется хозяином жизни. Сытый, дорого одетый, с неспешной барской повадкой, но это высокомерие и выдает в нем лакея. А лакеи безжалостны.

Алексей обречен, и она ничем помочь ему не может. Только быть рядом и сказать, что верит ему. Этого так мало, и все же лучше, чем ничего.

* * *

Пока Вера Ивановна набиралась духу заявить ходатайство, Валентин Васильевич со своего места трепал судебно-медицинского эксперта. Вера Ивановна пыталась внимательно слушать показания, но мысли все время возвращались к выходным, и особенно к субботнему вечеру. Валентин Васильевич остался на обед и оказался таким интересным собеседником, что Таня немножко отвлеклась от своего горя. Он так ловко умел пользоваться столовыми приборами, что Вера Ивановна, всегда гордившаяся своими манерами, даже испугалась – вдруг сама делает что-то не то? Дед быстро нашел общий язык с Таней, стал обсуждать с нею какие-то спортивные методики, о которых Вера Ивановна не имела ни малейшего понятия, и откланялся прежде, чем девочка от него устала.

Таня немного подразнила мать новым поклонником, а потом обняла и сказала, что все правильно, даже хорошо, что комсомол помог ей одуматься. Больше она плакать не станет. Она только сейчас сообразила, что мама была всего двумя годами старше ее теперешней, когда папа погиб, и справилась с потерей, так что теперь пришел Танин черед. Нельзя предавать близких ради любви.

– Ты еще встретишь хорошего человека, – повторяла Вера Ивановна как заклинание, – еще найдешь.

– Нет, мама. Ты же не встретила.

– Просто я очень любила твоего отца.

– Вот и я чувствую, что однолюб, – вздохнула Таня, – только жизнь ведь больше любви.

Вера Ивановна обняла дочь. В Бога она не верила и не знала, у кого молить, просить для дочери счастья. Как сделать, чтобы она поскорее забыла своего норвежского мальчика?

– Ты не бери с меня пример, – вздохнула она, – все-таки у нас с папой была семья, ты родилась. Нас связывало больше, чем просто чувства.

– Все будет хорошо, мама.

От решительного тона дочери Вере Ивановне стало немного не по себе. Таня – девочка волевая, если чего захочет, обязательно добьется. Когда она пошла заниматься спортом, то данные были весьма скромные, но упорство и воля к победе сделали из нее чемпионку.

И так во всем. Если девочке втемяшилось в голову, что надо отказаться от любви, то так она и поступит. А парни теперь пошли мягкотелые, разве будут они добиваться неприступную? Нет, найдут милую и податливую, которая бурно и энергично ответит на их вялый интерес и сама дотащит до загса. А потому что на десять девчонок по статистике девять ребят.

Вдруг вспомнилось жуткое стихотворение Николая Доризо «Мать и дочь». «…От простуды берегла, это ж было, было! Женихов разогнала, так ее любила!»

Вера Ивановна содрогнулась. Нет, она не такая! Не заедает жизнь Тани, просто хочет ей добра. Родители мудрее, по крайней мере, опытнее детей, и если они лучше знают, как для детей лучше, – это нормально. Никакой не эгоизм и не узурпация, а материнская забота! Любой здравомыслящий человек на ее месте поступил бы точно так же.