Нелегкий флирт с удачей - Феликс Разумовский

— Ну что ж, надеюсь, он еще не впал в маразм. — Полковник посмотрел на фотографию благообразного, длинноволосо-длиннобородого старца, зевнул и неожиданно усмехнулся: — Ладно, сам съезжу, лично пообщаюсь.

Странная все-таки штука память…

Ему почему-то вспомнились слова из дурацкой песенки, так горячо любимой его младшим сыном: Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты, Ты подарки нам принес, пидерас горбатый?

* * *

В Лугу Полковник попал только к обеду — хоть и выехал рано, но по скользкой дороге особо не разгонишься, да и сто сорок верст тоже не шутка. Проплутав немного по бугристым, щебеночным проселкам, он нашел наконец улицу Болотную и запарковал машину у чахлой осиновой рощицы, сплошь заваленной мусором, ржавыми жестянками, битым стеклом. Неподалеку, в тупике, стоял большой деревянный дом, в котором и обретался на старости лет Степан Евсеевич Кустов.

— Бобик! Шарик! — Держа наизготове баллончик «антидога», Полковник осторожно приоткрыл калитку, просунул голову, прислушался и, не обнаружив во дворе злой собаки, поднялся на крыльцо, негромко постучал: — Хозяин! Хозяин!

— Сейчас иду, сейчас. — Послышались шаркающие шаги, дверь со скрипом отворилась, и на пороге возник сухощавый, крепкий еще старик. — Тебе чего здесь, мил человек? Заблудился?

Он подслеповато щурился, вглядываясь из-под руки, но смотрел приветливо, незлобиво.

— Здравствуйте, Степан Евсеевич. — Полковник помахал документом, заверенным в Союзе писателей, оскалился уважительно и протянул старцу руку. — Ефим Широкий, журналист, работаю над повестью о героическом прошлом, боюсь, без вас книга получится неполной.

— А ты не томись, мил человек, заходи-ка в дом. — Повертев документ так и эдак, хозяин возвратил его гостю, щербато осклабился, посторонившись, махнул рукой: — Все одно без очков не прочесть, да я и без бумажки тебе рад. Все живая душа…

— Спасибо. — Полковник вошел в полумрак просторных, заваленных вековым старьем сеней, и в нос ему резко шибануло запахом зверинца — дом был полон кошек. Черные, белые, рыжие, в полоску, в крапинку, в клеточку, они пушистым ковром устилали пол, урчали, играли, почесывались, вылизывались, лакали что-то из жестяного корыта, светящиеся, словно угли, глаза их следили за незваным гостем отовсюду — с полок, с потолка, с мебели, с антресолей. Это был какой-то кошкин дом….

— Ты, мил человек, в горницу проходи. — Хозяин поднял на руки сибирского кота, огромного, вальяжного, сразу видно, любимца, погладил, потрепал, бережно опустил на пол. — Я как раз обедать садился. Давай-ка со мной ушицы из окуньков да блинков с медком липовым, с сотами. Разговорами сыт не будешь…

В комнате было тепло. Топилась большая русская печь, на приземистом столе высились горой румяные блины, на кожаном диване с располосованной до дерева обшивкой дрыхли коты.

— Господи, Степан Евсеевич, сколько же их у вас? — Полковник снял пальто, шапку, уселся осторожно на продранный, шаткий стул. Он уже понемногу принюхался и начал различать аромат свежесваренной ухи. — У Куклачева в цирке и то, наверное, меньше.

— А кто его знает, не считал. — Хозяин улыбнулся, взял ухват и ловко потащил из печи закопченный чугунок. — Дом большой, пускай плодятся. Кошка зверь хороший, чистый, человеку от нее вреда никакого. Не то что собака, премерзкая тварь, двуличная — одним руки лижет, других за глотки берет. Ты не стесняйся давай, придвигайся-ка к столу… Так ты еще и водочки припас? Кстати, кстати, с хорошим человеком и выпить не грех.

Он налил Полковнику ухи, крупно, по-деревенски, нарезал хлеб, сало, вытащив плошку с квашеной капустой, принялся открывать бутылку.

— Из опилок, конечно, гонят, ну да ладно. Выпили, захрустели капусткой — сочной, с брусникой и антоновкой, дважды повторили и начали хлебать уху, густо перченную, наваристую, из окушков и плотвы. Незаметно приговорили полчугунка, взялись за блины, румяные, с прозрачным, тягучим медом, и хозяин, подслеповато щурясь, посмотрел на гостя:

— Ефим, не знаю, как по батюшке, ты, значит, спрашивай, не стесняйся, все одно, скоро мне ответ держать. — Отложив вилку, он перекрестился, лицо его стало торжественным и светлым, на глаза навернулись слезы. — За грехи мои. Кровь на мне, много крови. По колено в ней ноги мои, по самые локти руки…

— Да ладно вам, Степан Евсеевич, как говорится, кто без греха. — Полковник незаметно проглотил таблетку «антидринка» — особого препарата, разлагающего этиловый спирт, разлил по стаканам «Столичную», чокнувшись с хозяином, захватил пальцами капусту. — Хочу написать о работе спецотдела СПЕКО. Вы можете мне рассказать, чем они занимались в то время?

— А, вот ты о чем, Фима. — Кустов облегченно вздохнул, свернув блин трубочкой, сунул его в мед, — а я думал, заградотряд. — Он медленно прожевал, задумчиво уставился куда-то в стену. — А в спецотделе я вначале сидел на прослушке, собирал по приказу Владимира Ильича компромат на вождей, заполнял так называемую «черную книгу». Ох, много там было чего интересного. Сталин, например, со своим дружком Енукидзе предпочитали плотных баб из хора Пятницкого, а Калинин с Кароханом, с тем, что переговоры о Брестском мире вел, уважали балерин из Большого театра. Писатель Бабель был любовником жены «железного наркома», а сам Ежов, прости Господи, жил с мужиками…

Несмотря на годы, память у отставного подполковника была в полном порядке, он едва заметно кривил губы и подслеповато щурил глаза, словно вглядывался в туманные дали прошлого.

— А вот скажите, Степан Евсеевич, — Полковник, совладав с блинами, вытер о полотенце пальцы, отхлебнул горячий, крепко заваренный чай, — что за человек был Бокий? Теперь ведь чего только не услышишь — и палач, дескать, и убийца, и мясник. Только посмотришь на фотографию — лицо у него хорошее, взгляд умный, хотя внешность, говорят, обманчива.

— Глеб Иванович человеком был, не чета прочим. — Кустов насупился, помолчал, выплеснул в стакан остатки водки. — Крови не боялся, но и даром ее не лил. Со странностями, конечно, был, не без того. Руки никому не подавал, зимой и летом в мятом плаще ходил, у себя на даче, говорят, пьянки устраивал, дикие, с бабами, напряжение, значит, так снимал. Идейный был, верил в мировую справедливость, вот и получил ее. Аккурат девять граммов между глаз. Слушай, Фима, брось ты эту книгу, все равно толком не напишешь. Чтоб понять наше время, нужно в нем пожить. — Он выпил залпом, не поморщившись, бросил в беззубый рот кусочек сахара. — Страх, вот что было главное в нашей жизни, на нем все держалось. Благодаря ему и Днепрогэс построили, и войну выиграли, и в космос полетели. А смелым-то знаешь как почки в подвалах отбивали да «петухами» на зонах делали? Все боялись, поэтому так и жили — стучали друг на друга, молча жрали водку да орали хором: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» — Вытащив из пачки «беломорину», хозяин дома закурил, сбросил с колен большого трехцветного кота. — Ну-ка, брысь. Хочешь, расскажу, как мы под Ельней своих два полка положили? В спину, пулеметным огнем? В упор? — Он вдруг разъярился, стукнул кулаком по столу, так, что подскочила посуда. — А откажешься — тебя таким же макаром…