Беседа - Михаил Аркадьевич Светлов

как раздевается девушка.

А вот плохие строчки:

То станет подушка холодной, как льдина,

То вдруг — не притронешься, так горяча.

Наташа, Наташа, родная дивчина,

Ты что это плачешь одна по ночам?

Вы меня щекочете, хотите, чтоб я заплакал — очень это нехорошо.

Женские руки

Сильны, незлобивы.

Какою тяжелой дорогою шли вы.

На руках ходят, но только в цирке.

Если два человека сделают мне одинаковое замечание, я задумаюсь.

Надо уметь беспощадно выкидывать блестящие строфы, если они мешают хорошим стихам. Нужно, чтобы был живой организм, а не медуза. Медуза — тоже организм, но какой-то расплывчатый.

Великолепное четверостишие:

Мечтал ты о ракетном корабле,

Чтоб звезды проносились чередой,

И навсегда остался на земле

Под холмиком с фанерною звездой.

Эти строки сразу завоевывают, а меня трудно завоевать: я человек сложный.

Ты повернешь свое лицо

Под свежий ветер улицы.

Лицо не поворачивают, поворачивают голову, а лицо подставляют.

Я знаю, что солнце почетным жильцом

В квартирах уютных навечно пропишется.

Здесь хохмачество, а не образ, который дан изнутри. Это остротка, снижающая авторитет стихов.

И ты в душе моей, как елка,

Живешь зеленою всегда.

Отчего ваша любимая позеленела? Довели, значит?.. Я нашел точные слова, связанные с елкой: «Ты не линяешь никогда».

Вы считаете, что у вас свободный стих. Он не свободный, а неумелый.

У вас ложная манера Маяковского. Подражать ему невозможно… Когда видишь лестницы строк и нет чудовищного темперамента Маяковского, остается плохое впечатление.

Представьте, что я со своей внешностью буду выдавать себя за Илью Муромца. Это, конечно, не получится. Вот о чем идет речь.

Вы пишете:

Глаза орла

полны тревоги птичьей.

А какая же может быть тревога у орла — медвежья, что ли?

Возьмем такие пушкинские строчки:

Тяжелозвонкое скаканье

По потрясенной мостовой.

Что это — аллитерация? Нет, колоссальное видение! Вы думаете, что здесь простое сочетание гласных и согласных? Когда мы читаем эти строки, становится тяжело от видения…

Разве Блок поражает аллитерацией? Я вижу его и страдаю.

У Исаковского нет ни одной вычурной рифмы, а поэт он прелестный.

На стыке двух степных дорог

Могилы горький бугорок.

Что за «горький бугорок»? Вы что, бугорком закусывали?

Читаю у вас:

И к собственному сердцу примеряя

весь этот мир,

почти еще совсем не обжитой.

Получается слишком большое сердце и слишком маленький мир. Надо бы иначе — примерить свое сердце к миру.

Есть такая игра — «Гигантские шаги». Вспомнил о ней и подумал: где наши гигантские шаги?

Много лет назад я написал несколько стихов, ставших популярными. А сейчас задача — одолеть «гигантские шаги».

Или, скажем, другой пример. Когда люди меряют свои силы на силомере, стрелка сначала идет очень быстро, а дальше, особенно на последних миллиметрах, очень трудно бывает выжимать. Давайте же «выжимать» эти миллиметры.

Нарочитый темперамент, напыщенность приводят в стихотворении к совершенно обратным результатам.

В любви бы к людям

Мне не знать границы,

Все амбразуры бы закрыть собой!

Александр Матросов закрыл своим телом одну амбразуру и навечно остался народным героем. А закрыть все амбразуры — это уже не героизм, это профессия.

Скажите, хорошая рифма: «ласкаю — уступаю»? (Голос с места: «Плохая».) А вы знаете, что так рифмовал Пушкин? (Голос с места: «Это ничего не значит».) Нет, это очень многое значит. Перечитайте «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Там есть четверостишие:

Младенца ль милого ласкаю,

Уже я думаю: прости!

Тебе я место уступаю,

Мне время тлеть, тебе цвести.

Я не хочу других рифм. Здесь стихотворение идет за счет внутренней энергии, а не за счет «бархатных штучек» необыкновенных рифм.

Учить я не могу, а общаться люблю — это у меня природный дар. Я и с солдатами общаюсь, и с академиками, и неизвестно, кто больше тянется ко мне. Потому что я могу найти в человеке хорошее и плохое и тут же прямо сказать ему об этом. И никто на меня не обижается. Давайте и дальше держаться вместе. В самом деле, для чего мы живем? Для того чтобы нести ответственность за написанное. А после этого уже идти в народ.

О чем я мечтаю в нашем деле? Вам, может быть, покажется напыщенным, если я скажу, что мечтаю о соревновании талантов. В жизни у нас соревнований сколько хотите: то один скоростник обогнал другого, то один сталевар обогнал другого. Я еще помню время, когда Маяковский соревновался с Есениным. А вот когда соревнуются два молодых поэта и каждый пишет, что раньше было плохо, а сейчас хорошо, то это не соревнование талантов. Есть такая восточная поговорка, что если два осла бегут вперегонки, то один из них обязательно придет первым. Я против такого соревнования… Сейчас у нас своя, высокая культура, и будьте добры вносить вклад в нее…

Поверьте, мне так не хочется переходить в ряды тренеров… Мне хочется самому участвовать в беге, в соревновании…

Позвольте пожелать добра всем вам, потому что вы дали мне уверенность, которую я почти начал терять, уверенность в том, что нашу поэзию ожидает большое будущее.

Не могу я погрузить вас в тайну стиха. Могу только подвести вас к этой тайне. Если бы в поэзии не было секрета, то все были бы поэтами и не осталось бы читателей.

Если нет исканий в молодости, то надо заложить ее в ломбард.

Вы ищете. Это хорошо. Восхождение на высоты поэзии напоминает альпинизм — это трудный и медленный подъем.

Добивайтесь, чтобы в ваших стихах текла толчками, пульсом артериальная, а не венозная кровь.

В поэзию нужно входить, как мусульманин в мечеть, предварительно сняв обувь.

Образ — это еще не мысль. Стих — это одушевление образа. Кроме зримой идеи стиха, в нем должны быть зримые люди.

У влюбленной женщины может быть