Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

стенная газета «Халгильские новости», на стенде — диаграммы, показывающие перспективы развития и роста артели, и Доска почета с портретами лучших людей. Несмотря на яркий солнечный день, перед Дворцом пылает несколько десятков электрических лампочек.

Впрочем, сегодня все общественные здания села выглядят торжественно и нарядно. На них алые транспаранты и лозунги. Это, конечно, неспроста. И лампочки горят среди бела дня совсем не потому, что монтер забыл их выключить. Их как раз специально зажгли. Белые буквы на кумачовых полотнищах призывают хангильцев достойно отметить сагалган — праздник Белого Месяца, праздник животноводов.

Сагалган — древний бурятский праздник. Но проходить он будет по-новому. Начнется, как полагается, митингом. Не останутся забытыми и кое-какие старые обычаи. Скажем, самому уважаемому и почтенному человеку поднесут тоолэй — баранью голову, поставят на столы вдоволь белой пищи — той, что делается из молока. Само собой, прольются капли араки. Тут уж ничего не поделаешь: хмельная арака — тоже молочный продукт!

Потом будут игры. Самые ловкие и сильные покажут себя в борьбе. Самый удачливый (если такой обнаружится) перерубит ребром ладони сээр — крепкую бычью кость пальца в три толщиной. Не дай бог, если кость останется целой! — позор всему селу.

На победителей в соревнованиях, играх, борьбе наденут шелковые ленты-хадаки с надписью, сделанной золотой краской, вручат им Почетные грамоты, ценные подарки…

Еще накануне на центральную усадьбу съехались чабаны со всех, даже самых дальних стоянок. На улицах — толпы, в каждом доме — гости. Со дна сундуков извлечены островерхие шапки с кисточками, овчинные шубы-дэгэлы с длинными рукавами, узорчатой вышивкой, сапоги-гутулы с загнутыми носками. На женщинах звенят золотые и серебряные украшения — еще от бабушек и прабабушек достались. Мужчины надели ордена, медали, значки, повесили на пояса ножи и кремневые огнива. В общем, каждому хочется и на людей поглядеть и себя показать.

Скотоводы — люди самой древней профессии на этой земле. Опытом, отвагой, остроумием они превосходят прославленных ковбоев, бурятские скотоводы. Это уж точно. С покрасневшими, облупившимися от солнца и ветров лицами чабаны, круглый год проводящие в степи, и в селе не изменяют привычкам. Расселись на широкой улице в круг, угощают друг друга табачком, ведут неторопливый разговор.

Многолюднее становится возле Дворца культуры. Давно не видавшие друг друга при встрече снимают шапки; протягивают обе руки, церемонно здороваются:

— С сагалганом, амар мэндэ!

— С Белым Месяцем, амар мэндэ!

— Всем людям, амар мэндэ!

— Всем людям, амар мэндэ!

По старому обычаю справляются о скоте:

— Здоровы ли ваши кони, овцы?

— Здоровы ли ваши машины-тракторы? — подхватывают шутники.

— Машины-тракторы, мэндэ!

Не те чабаны теперь, что прежде. Это только с виду они такие же. У них, как и раньше, конь под седлом да урга — шест с петлей, овец ловить. Зато каких только машин не увидишь в чабанской бригаде. И бригада сама называется механизированной, и чабан — чабаном-механизатором.

Одна из таких бригад сегодня именинница. Все свои обязательства она выполнила, и ей будет присвоено звание бригады коммунистического труда. А старшая чабан-ка Оюна Соктоева должна произнести речь на митинге и принять Красное знамя.

Оюна — внучка старейшего колхозного чабана — еще школьницей помогала деду ходить за отарой. В позапрошлом году, получив аттестат зрелости, она вместе со всем своим классом осталась работать в колхозе. Старательная, трудолюбивая, Оюна меньше чем через год стала старшей чабанкой. Нынче хорошо обеспечила зимовку, заняла в соревновании первое место.

Бригадир Цынгуев поручил ей выступить на сагалгане и даже написал на листке из блокнота слова, которые она произнесет.

Вот она стоит в сторонке, держит в руке листок и в который уже раз читает то, что ей написал Цынгуев, пытаясь запомнить наизусть:

«Дорогие товарищи! Благодаря Советской власти наш колхоз «Улан-Малчин» растет и крепнет…»

У девушки большие, словно испуганные, круглые глаза. Лицо ее серьезно. На ней шубка, плотно облегающая стройную, гибкую фигуру. Оюне не нравится текст. Сухие, казенные слова. А выступать надо… Упрямо тряхнув головой, отчего кисточка на шапке перелетела с одной стороны на другую, она снова глядит на листок из блокнота.

«Дорогие товарищи!..»

— Оюна! Не видела моего муженька?

Держа за повод коня, перед нею останавливается Балмацу. В больших валенках. Голова повязана пестрым платком. Обветренное почерневшее лицо ее хмуро. Вид у нее совсем не праздничный. Балмацу родом из Хойто-Аги. Несколько лет назад вышла она замуж за хангильца Дондока Бабуева. Неудачно вышла. Не получилась у них семейная жизнь. Из-за Дондока, конечно. Могла бы Балмацу к себе в Хойто-Агу вернуться, чем так жить — не жена, не вдова, а она осталась в степи.

Оюна сочувственно смотрит на молодую женщину, неуверенно отвечает:

— Кажется, где-то тут был…

— Так я и знала, что он здесь гуляет. — Балмацу вздыхает. — Намучилась я с ним. Вроде окончательно разошлись. Вот приехала помощника просить.

— Бригадира видела? Что он говорит?

— Говорит, потом, после… Праздник, говорит, сейчас. Не хочет слушать. А я совсем одна…

— Что же делать? — Оюна мнет листок.

— Тпру! — дергает Балмацу за повод коня. — Овцы плохие стали. Вчера одна ярка пала. Я свою заместо нее отдала.

— Как же так?

— Вот так… Ты передай председателю. Я овец пока оставила Бадме-ахаю. Надо скорей назад ехать. — Она взобралась в седло.

— Балмацу! Постой, погоди. Подумаем вместе.

Чабанка пустила рысью высокого Серко.

— Повеселись, Оюна! Тебе можно веселиться на празднике. Баяртай!

— Баяртай, Балмацу… — Оюна пригорюнилась.

«Пойду в правление, — решила она. — Какой тут праздник, если такие дела. Неудобно даже».

Только повернулась — навстречу Дугаржаб Беликту-ев, чабан-механизатор. Оюна вместе с ним училась, но Дугаржаб после седьмого класса бросил школу, стал родителям помогать. В позапрошлом году его в армию взяли, на границу. Дугаржаб служил в Средней Азии. В стычке с нарушителями был тяжело ранен, вернулся домой на протезе. И снова — с овцами. Высокий, в солдатской шинели, серой шапке-ушанке и блестящих шевровых сапогах широко шагает, чуть прихрамывая.

— Ою-уна! Сайн байна!.. Я тебя поздравляю.

— Не надо, Дугаржаб.

— Что случилось? Или ты почетного звания боишься? А может, у тебя речь не получается? Давай, я за тебя скажу. Вот увидишь, будут продолжительные, долго не смолкающие аплодисменты, — смеется парень.

Оюна хмурит брови.

— Тебе бы только шутить! С тобой совсем нельзя серьезно разговаривать… Я только что Балмацу видела. У нее в отаре плохо.

— Так и должно быть. На их овец никто и внимания не обращает. С Дондока какой спрос? А для Цынгуева существует в бригаде только твоя отара.

— Что ты говоришь? Неужели… — Оюна густо краснеет.

— Ты извини… Я не хотел, — бормочет Дугаржаб.

— Спасибо, что прямо