Крестовый поход - Робин Янг

Поборов отвращение, Барака наклонился и оторвал руку Хадира от лица, заставив его вскрикнуть.

— Ты, верно, забыл, Хадир, что мой отец не вечен. Когда я стану султаном, то возвеличу тебя, как обещал. А отец скоро отойдет от гнева. Нам нужно пока держаться от него подальше, не попадаться на глаза.

Хадир, казалось, впервые увидел ссадины на лице Бараки.

— Тебе больно, мой принц.

— Я за этим к тебе и пришел. Сделай мне припарки.

— Для этого потребны ткань и горячая вода.

— Я прикажу слугам принести, — ответил Барака, наблюдая, как Хадир перебирает сосуды на подставке. Затем облизнул распухшие губы и с усилием произнес: — Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что еще.

— Я тебя слушаю, мой принц, — пробормотал прорицатель.

— Я хочу, чтобы ты изготовил яд и отравил им Айшу.

Голова Хадира резко дернулась.

— Что?

Голос Бараки был тихий, но твердый. Оказывается, это не так уж трудно — произносить такие слова.

— Ее надо наказать.

— Но она твоя жена.

— Одно название. Я ничего к ней не чувствую.

— Но не она заслужила такую кару, Барака, а ее отец. — Хадир сжал кулаки. — Это он должен умереть.

— Калавун будет страдать, сильно страдать. — Барака зло усмехнулся. — Он очень любит свою дочку. А тебе, Хадир, вовсе не нужно знать причины, почему я желаю ее смерти. Ты просто окажи мне услугу, чтобы я увидел, насколько ты мне предан.

При этих словах на высохшем лице Хадира заиграла слабая улыбка. Он вытащил из-под кучи одеял потрепанную куклу, которую однажды показывал Бараке. Эту куклу Бейбарс даровал ему после падения Антиохии. Хадир принялся гладить ее грязное лицо.

— Ты меня слышишь? — раздраженно спросил Барака. — Я жду ответа.

Хадир приложил палец к губам, предлагая принцу помолчать. Затем он приподнял выцветшее разорванное платье куклы, обнажив серый комковатый живот, разрезанный и сшитый шелковой нитью. От куклы исходило гнусное зловоние. Любовно положив ее себе на колени, Хадир развязал нити и раскрыл нутро. Там был спрятан черный стеклянный пузырек с жидкостью.

— Как быстро детеныш становится львом, — прошептал Хадир.

— Что это значит? — почти крикнул Барака, собираясь обидеться.

— Это значит, что ты стал взрослым, — ответил прорицатель.

Был уже конец дня, как раз перед намазом. В покои Айши вошел евнух, прислуживавший на кухне гарема, и поставил на низкий столик поднос с едой. Там же стояла чаша с горячим черным чаем. Айша не повернулась. Как сидела в постели лицом к стене, так и осталась. Еду приказала принести, конечно, Фатима. Днем Айша ушла к себе, пожаловавшись на недомогание. Фатима, вторая жена Бейбарса, добрая душа, предложила позвать лекаря, но Айша убедила ее, что это не серьезно. Просто хочется полежать.

После увиденного в амбаре она не находила себе покоя. Первым импульсом было все рассказать Низам, но для матери сын всегда был прав. Потом Айша решила, что расскажет отцу, но тоже отказалась. Ее пугала мысль, что придется описывать все, что она видела. Теперь же ей просто хотелось эту мерзость забыть. Тем более что после наложницы Барака вряд ли станет лезть к ней в постель. Она презирала его настолько остро, что даже сама мысль о близости приводила ее в ярость.

Когда евнух закрыл за собой дверь, Айша повернулась, села на край постели. Следом выползла из-под покрывала обезьянка. Еда пахла вкусно. Соскользнув на пол, Айша села, скрестив ноги, и отправила в рот горсть желтого риса, сдобренного пряностями и смешанного с изюмом и абрикосами. Желудок одобрительно заурчал. Айша улыбнулась и протянула горсть риса обезьянке, которая уже забралась ей на плечо и гладила хвостом щеку. Насытившись рисом, Айша потянулась за чашей, запить еду ароматным чаем. Глотнула раз, потом еще. Чай имел какой-то странный едкий привкус, но она его все равно допила.

Прошла минута, может, чуть больше, Айша поставила чашу и влезла на постель. Откинулась на спину, лениво поглаживая обезьянку, чувствуя сонливость. Начали тяжелеть веки, а спустя какое-то время то же самое стало происходить с руками. Она с трудом могла пошевелить пальцами. Согнула и обнаружила, что они застыли, стали деревяшками. Комната выглядела как-то странно, вернее, Айше начало казаться, что она видит все неправильно. Она попыталась встать, но обнаружила, что ноги не повинуются. Ей все же удалось соскользнуть на пол, на колени. Чаша звякнула, опрокинувшись на тарелку. Айше вдруг стало страшно. Обезьянка с горстью риса устроилась на кровати и пристально смотрела на нее своими маленькими янтарными глазами. Айша хотела крикнуть, но не получилось. Спазм сдавил горло. Она повалилась лицом вперед, ловя воздух ртом, но этот воздух в легкие почему-то не попадал. Она задыхалась. По всему телу начало распространяться холодное оцепенение. Айша обвела глазами покои, насколько могла. Дверь была где-то бесконечно далеко.

Крепость ассасинов, северная Сирия 26 мая 1276 года от Р.Х.

Прихлопнув на шее москита, Назир присел на корточки спиной к скале, снял с пояса бурдюк с водой. Прохлада в горах была благословенной по сравнению с адской жарой пустыни, но донимали тучи насекомых. За скалой вилась вверх дорога, заканчивающаяся у старинной крепости.

Назир напился из бурдюка. Сквозь ветви пирамидальных деревьев на склоне просвечивала простиравшаяся внизу долина. Желтая, пустая, однако ласкавшая взгляд своим однообразием. Здесь время остановилось. Эти места выглядели так же, как и во времена его детства, когда он жил в деревне у подножия горы. Чем ближе Назир подходил к горам Джабал Бара, где ему предстояло отыскать ассасинов, причастных к покушению на Бейбарса, тем ярче становились воспоминания. И вот теперь они заполнили все вокруг. О прошлом напоминал каждый поросший кустарником склон, прошлое можно было пощупать пальцами в каждом порыве ветра, пахнувшего жарой и дикими цветами. Он бывал в этих краях и прежде, но всегда с войском. Тогда воспоминания заглушала тяжелая поступь мамлюков, а сейчас, в этой тишине, стоило ему закрыть глаза, как становился слышен звон мечей и пахло дымом. Он видел краснолицых людей с дикими глазами и безумными улыбками, с факелами в руках. Его деревня горела под пронзительные крики женщин.

Шевельнулись кусты. Назир, открыв глаза, потянулся за мечом, но, увидев знакомое лицо, расслабился. Это был воин полка Мансурийя, один из четырех, которых послал с ним Калавун.

— Приближаются всадники, атабек, — тихо произнес воин, подходя. — Трое.

Назир быстро поднялся на ноги.

— Пошли.

Они двинулись по дороге к тому месту, откуда была отчетливо видна крепость. Вскоре наверху мелькнули трое всадников, двигавшихся один за другим.

— Это он? — спросил воин.

— Откуда мне знать, — ответил Назир. — Наши на месте?