Загадочная Коко Шанель - Марсель Эдрих

— Ах! я слишком стара! Ах! Они находят меня слишком старой, эти…

Она не стеснялась в выражениях. Дело слушалось, и решение суда было отложено на два месяца. Не теряя времени, Коко сделала мастерской ход, который мог бы вдохновить Бальзака. Она вынула из сумки и дала Ренэ де Шамбрану множество крошечных флаконов.

— Не трудитесь их открывать, — сказала она адвокату, — отнесите их Жозе, пусть она их понюхает.

Жозе, жена адвоката, дочь Пьера Лаваля[216]. Коко ворчала про себя:

— Ах! Я слишком старая! Ну хорошо же! Я им покажу! Они увидят!

Она переделала свои духи.

— У себя я имею право делать все, что хочу, не так ли?

— Безусловно, — ответил Шамбран.

— И то, что я делаю у себя, я могу подарить Жозе?

— Никакой закон не может вам это запретить, — согласился Шамбран.

Она не могла пережить ареста своих новых духов. Жозе де Шамбран нашла образчики восхитительными. Ренэ все же счел, что следует показать их эксперту. Один из его друзей, занимавший важный пост у Коти[217], привел к нему так называемый «нос»[218] — русского специалиста, который, понюхав маленькие флакончики Коко, пришел в экстаз: «Сказочно! Невероятно!..».

Коко повезла Ренэ де Шамбрана в Швейцарию, где парфюмер, работавший на нее, изготовил из материала заказчика (если можно так выразиться) «№ 5», «Буа дез Иль», «Рю Камбон № 31» для сотни флаконов. Новых флаконов. С другими этикетками.

— Я все же имею право дарить это моим друзьям?

Она злорадствовала, Коко.

— Ах! Я им покажу старуху!

Друзья, которым предназначались новые флаконы, были владельцами больших нью-йоркских магазинов, занимавших очень солидное положение на мировом парфюмерном рынке. Едва они успели получить подарки Коко, как к Ренэ де Шамбрану приехали из Америки братья Вертхеймеры со своими советниками. Граждане Кале в рубахах с веревками на шее[219].

— Чего она на самом деле хочет?

Невероятный поворот событий! Практически ограбленная, Мадемуазель Шанель при посредничестве Ренэ де Шамбрана добилась гораздо большего, чем рассчитывала, подавая в суд. (Кстати, на вызов в суд ее компаньоны реагировали весьма сдержанно.) Решение суда так никогда и не было вынесено, потому что дело завершилось полюбовным соглашением. Мадемуазель Шанель добилась:

Не говоря уже о своего рода монополии, признанной за ней в Швейцарии, в ее вотчине, ее королевстве.

Какая решительная женщина! Во время переговоров Ренэ де Шабрана с братьями Вертхеймерами она находилась на рю Камбон. Ее адвокат выходил в другую комнату, чтобы звонить ей.

— Она в Швейцарии, — говорил он, — и вернется только завтра.

Надо подчеркнуть, что все это происходило в 1947 году, сразу после войны, когда Мадемуазель Шанель, повторяю это, не была еще в Париже persona gratissima[221]. Она не была по-настоящему реабилитирована, как говорили тогда о людях, чье поведение во время оккупации казалось небезукоризненным. Если бы братья Вертхеймеры захотели, они могли бы придать своему процессу против Коко весьма неприятную для нее окраску. Сознавала ли она это?

Вертхеймеры оказались честными игроками. Они не только никогда не думали оспорить новый контракт, но и каждый раз, когда Коко возобновляла попытку добиться больших выгод, Пьер Вертхеймер дружески, с поразительной лояльностью шел ей навстречу. До самой смерти он оставался для Коко самым терпимым, доброжелательным финансистом, другом, чья верность выдержала все испытания.

Коко прекрасно понимала, что она выиграла в этом деле с духами. После подписания соглашения она позвала Шамбранов к себе на рю Камбон на обед с шампанским.

— Дорогой Бюнни, — сказала она своему адвокату, — я уже заработала много денег за свою жизнь, но, — вы знаете, — и широко их тратила. Теперь, благодаря вам, у меня уже нет необходимости работать.

И, растянувшись в своем кресле, она положила ноги на специально сделанный рабочий столик, низкий, с лампой, с множеством ящиков, в которых она держала массу необходимых ей для работы вещей.

— Мне он уже не нужен, так как я ничего больше не буду делать.

И она подвинула стол к Жозе де Шамбран:

— Дарю его вам.

На другой день она приказала отнести его к мадам Шамбран. Как будто бы действительно не собиралась возвращаться в строй. Но она не могла ничего не делать. Говоря о годах, проведенных в Руаллье, она не переставала повторять:

— Никто не знал, как томилась эта маленькая девочка, какой я тогда была.

После войны то же томление схватило ее за горло, не давало дышать. Ждать? Почему? Чего ждать? В 1953 году, когда она приняла решение, ей было семьдесят лет. «Никогда не следует называть возраст женщины», — утверждала Луиз де Вильморен. Но для come-back Мадемуазель Шанель все же семьдесят лет, это важно. Это даже самое главное.