Академический обмен - Дэвид Лодж

А все потому, Хилари, что я уже не тот, и изменился я куда больше, чем мог бы о себе подумать. И я не только, как тебе известно, живу у Дезире Цапп с той самой ночи, когда случился оползень, но и со дня моего ареста начал с ней регулярно спать, и, не кривя душой, скажу, что не чувствую за собой такой вины, чтобы сожалеть о случившемся. Конечно, мне меньше всего хотелось бы причинить тебе боль, но когда я спрашиваю себя: какую рану я тебе нанес ? что я такого отнял у тебя?—я не могу найти ответа. И камень преткновения — не в моих отношениях с Дезире, а в нашем браке. Мы обладали друг другом целиком и полностью, но без всякой радости. Мне кажется, что за тринадцать лет нашей супружеской жизни только эта моя поездка в Америку разлучила нас больше чем на один день. И за все это время, пожалуй, не было и часа, когда ты не знала бы или не догадывалась, чем занят я, и когда бы я не знал или не догадывался, чем занята ты. Наверное, каждый из нас знал даже, о чем думает другой, так что едва ли была необходимость говорить друг с другом. И сегодняшний день был как две капли похож на вчерашний, и таким же был каждый завтрашний день. Мы хорошо знали, во что мы оба верим: в трудолюбие, в бережливость, в образование, в умеренность во всем. Наш брак — и дом, и дети — был как машина, которой мы служили и которую обслуживали с молчаливой экономией усилий двух монтеров, так долго проработавших в одной связке, что они не натыкались друг на друга, не просили подать инструмент, никогда не делали ошибок и не имели разногласий — только работа эта нагоняла на них смертельную скуку.

Ты видишь, я невольно перешел на прошедшее время — наверное, потому что и помыслить не могу о возврате к прежним отношениям. Это, конечно, не означает, что я хочу развестись с тобой или разъехаться, но если мы останемся вместе, так дальше продолжаться не может. Жизнь, в конце концов, идет вперед, а не назад. Я все-таки думаю, что было бы неплохо, если бы ты смогла приехать сюда на пару недель, чтобы понять все, о чем я говорю, так сказать, в контексте, и принять по этому поводу свое собственное решение. Я не уверен, что смог бы объяснить тебе все это в Раммидже.

Кстати, что касается Дезире: ни она не имеет на меня никаких видов, ни я на нее. Я всегда буду относиться к ней с симпатией и благодарностью, и ничто не заставит меня пожалеть о наших отношениях, но это не значит, что я прошу тебя приехать, чтобы жить втроем. Я скоро переезжаю на другую квартиру…

Да, пожалуй, это подойдет, подумал Филипп, оплачивая счет. Прямо сейчас я его отсылать не буду, но когда придет время, это будет в самый раз.

— Я думаю, следует признать, — без тени шутки сказал Филипп в микрофон, — что те, кому в голову пришла идея Сада, были радикалами, ищущими повода, чтобы противопоставить себя истеблишменту. Это был сугубо политический акт, который предприняли левые радикалы, чтобы спровоцировать органы охраны правопорядка на демонстрацию грубой силы, тем самым подтверждая тезис о том, что нынешнее так называемое демократическое общество на деле есть общество тоталитарное, репрессивное и нетерпимое к инакомыслию.

— Если я правильно вас понял, профессор Лоу, — гнусаво произнес звонивший, — вы хотите сказать, что люди, решившие разбить Сад, в конечном счете несут ответственность за последовавшее за этим применение насилия?

— Вы действительно так думаете, Фил? — вмешался Бун.

— В некотором смысле — да. Но в этом есть и другой смысл, возможно, более важный, который подтверждает мой тезис. А именно, если крошечную территорию занимает двухтысячное войско, если весь день над кампусом снуют вертолеты, ночью объявляют комендантский час, людей расстреливают на улицах, травят газом, арестовывают кого ни попадя, и все это чтобы запретить небольшой городской сад, тогда следует признать, что есть что-то порочное в нынешней системе. Аналогично, идея Народного сада, возможно, и была политическим маневром для ее авторов, но в процессе реализации она приобрела истинность и ценность. Надеюсь, вам не покажется, что я пытаюсь уклониться от ответа.

— Нет, — ответил голос в наушниках. — Нет. Все это очень интересно. Скажите, профессор Лоу, случалось ли что-нибудь подобное в вашем университете в Англии?

— Нет, — ответил Филипп.

— Спасибо за звонок, — сказал Бун.

— Спасибо вам, — ответил звонивший.

Бун отключил тумблер прямой линии и пропел в микрофон позывные своей радиостанции. Левая рука его была закована в гипс, на котором красовалась надпись, гласившая: «Сломано помощником шерифа округа Аркадия 17 марта, в субботу, на перекрестке Шемрок авеню и улицы Эддисон. Требуются свидетели».

— Так, у нас осталось времени лишь на один-два звонка, — сказал Бун. Замигала красная лампочка. — Алло, добрый вечер! Вас слушает Чарлз Бун и мой сегодняшний гость профессор Филипп Лоу. Чем вы хотите с нами поделиться?

На этот раз звонила пожилая дама, очевидно, постоянная слушательница, так как, услышав ее дребезжащий голос, Бун в отчаянии закатил один глаз.

— Не кажется ли вам, профессор, — сказала она, — что в высшем образовании нынешней молодежи не хватает курсов по самоконтролю и самоограничению?

— В общем…

— Так вот, когда я была девочкой — давно это было, должна я вам сказать, да… Может, вы попробуете угадать, сколько мне лет, профессор?

Чарлз Бун безжалостно перебил ее:

— О'кей, бабуля, так что вы хотели нам поведать? Что девушка должна знать, когда сказать «нет»?

После короткой паузы голос задребезжал вновь:

— Подумать только, мистер Бун, именно это я и собиралась сказать!

— А каково ваше мнение, Фил? — спросил Чарлз Бун. — Что вы думаете насчет того, что своевременный отказ — это панацея на все времена? — Он взял стоящую перед ним бутылку кока-колы и сделал натренированный беззвучный глоток. Сквозь стеклянную панель слева от Буна Филиппу было видно, как звукооператор сидит, позевывая, над табло и кнопками со скучающей и недовольной физиономией. Филиппу же, напротив, было совсем не скучно. Передача ему необычайно понравилась. Он целых два часа щедро делился со слушателями либеральными суждениями по всем мыслимым вопросам — Народный сад, наркотики, закон и порядок, образовательные стандарты, Вьетнам, охрана окружающей среды, ядерные испытания, аборты, групповой психотренинг, нелегальная пресса, смерть романа, и вот под конец у него осталось достаточно сил и энтузиазма, чтобы высказаться перед престарелой дамой по поводу сексуальной революции.

— Что ж, — сказал он, — сексуальная мораль всегда была яблоком раздора между поколениями. Но теперь в этих вопросах мы наблюдаем больше честности и меньше лицемерия, и это, я уверен, к лучшему.

Этого Чарлз Бун вынести уже не мог. Он отключил бабулю и стал закруглять свое шоу. Однако красная лампочка замигала вновь, и он сказал, о'кей, это будет последний звонок. Голос зазвучал издалека, но слышно было хорошо.