Фебус. Ловец человеков - Дмитрий Старицкий

Помогла Аиноа, заявив, что в ее ущелье безопасно. Оно не проходное и чужие там не ходят. И что это совсем недалеко.

Лишних лошадей с собой не брали. Так, пару вьючных мулов, на которых собрались привезти обратно охотничью добычу. Не на себе же ее тащить?

Аиноа со своим пажом ехали впереди, указывая дорогу, хотя чего там было указывать — хорошо накатанная колея от повозок отходила в сторону гор от мощеной римской дороги и была отовсюду хорошо видна. Эта колея слегка петляла среди дубового леса, редкого, солнечного, почти без подлеска. Настоящая дубрава. Парк, а не лес.

Безлюдной эту местность также не назвать. То тут, то там мелькали среди деревьев серые юбки крестьянок, собирающих желуди в небольшие мешки, больше смахивающие на наволочки. Их двуколка ожидала на обочине. Глухой плетеный короб на треть был заполнен собранными желудями. Никакого тяглового животного рядом не было видно.

Я дал шенкелей Флейте и через пяток шагов оказался бок о бок с гнедой кобылой шевальересс.

— Аиноа, для чего ваши люди собирают желуди?

— Свиней кормить, ваше величество.

— Не легче ли свиней просто пасти в этих лесах, как это делают в Англии?

— Может, и проще. Только у меня для этого мало людей. Основная наша скотина — овцы. Пока пастухи гоняют отары по летним пастбищам, их жены выращивают свиней на продажу. В первый месяц зимы часть свиней заколют, ноги засолят, а затем закоптят в холодном дыму и продадут мурманам. Остальное мы съедим сами на встречу Олентцеро и на Рождество. Что не съедим — то засолим уже в бочках и солонину опять-таки продадим мурманам, чтобы им было чем питаться в море.

— Олентцеро? — переспросил я, услышав незнакомое мне имя.

— Да. Олентцеро — это такой древний бог, который приносит в наши края зиму. И если его не умаслить, то зима будет суровой и скот падет. На встречу Олентцеро у нас устраивается целый карнавал и пир горой.

Так вот ты какой, васконский Дед Мороз. Однако…

— А как же пост? — спросил я недоуменно.

От моих исторических штудий у меня отложилось, что баски — рьяные католики. В отличие от гасконцев.

— С приходом Олентцеро любой пост кончается, — засмеялась Аиноа.

— А как ваш падре к этому относится?

— А он что, не баск разве? Тем более что от прихода Олентцеро до Рождества ему всю неделю прихожане дарят подарки.

Женщины вышли к дороге, поклонились нашей кавалькаде, не выпуская из рук свои мешки с желудями.

Аиноа махнула рукой, и они, выпрямившись, стали ссыпать желуди в двуколку.

— А телегу они потом сами потащат в гору? — пожалел я баб.

— Зачем? — удивилась девушка. — Кто-то поехал на рынок в Сибур или Уррюнь. На этом месте оставил повозку, а товар перевьючил на осла. Расторговавшиеся на рынке, на обратном пути, снова впрягут осла, сложат в двуколку то, что наменяли в городе, и дотянут ослики ее до дому вместе с собранным урожаем желудей. Расплатятся с хозяином животного теми же желудями. На следующий день другой сосед едет на рынок — и так пока все не отработают на взаимопомощи.

— Они и на вас собирают желуди?

— Нет, ваше величество. Я в оброк получаю уже готовые ветчину и хамон с одной задней ноги каждой свиньи. До лета хватает.

— Свиней могли бы пасти подростки?

— Дети собирают ягоды, орехи и прочие дары леса в горах. За тот же сушеный шиповник моряки платят дороже свинины. Если на вес считать. Еще хмель собирают для мурманов, и они варят из него свое пиво.

Слово «пиво» девушка произнесла с некоторым омерзением.

— Но тут вы не правы, шевальересс: пиво, да еще под правильно закопченную рыбу — это очень вкусно.

— Пиво — грубый напиток. По мне, ваше величество, так нет ничего лучше нашего сидра или легкого белого вина, если под рыбу. — В ее тоне читалась некоторая ехидца.

Дорога приняла заметный уклон вверх, горы как бы приблизились и стали выше. Дубовый лес сменился ореховым с вкраплениями бука, граба и каштана, активно желтеющих, в отличие от дубов. Наступала самая прелестнейшая пора года — золотая осень, которую я очень любил и в прошлой жизни. От восторга даже перевел на васконский Пушкина:

Унылая пора, очей очарованье,

Приятна мне твоя прощальная краса.

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и золото одетые леса…

— Мне говорили, что вы поэт, ваше величество, — откликнулась Аиноа на мой экзерсис.

Сказала она это без какой-либо оценки. Так, факт констатировала. Интересно, кто из моих успел ей об этом настучать?

— Да что там, какой поэт, корявенькие вышли вирши, — обозлился я на себя за то, что не мог адекватно перевести музыку великого русского поэта на эускара. Не та фонетика. Смысл стихов я передал, а вот магию звуков — нет.

— Зато какой экспромт, — польстила мне девушка.

«Да, — подумал я, — нет ничего лучше хорошо подготовленного экспромта».

Чаще стали попадаться видимые с дороги фермы с отвоеванными у леса и расчищенными полями вокруг них. Большинство полей успели уже убрать, и они желтели стерней.

Попадающиеся нам навстречу крестьяне с улыбками кланялись своей сеньоре, желая ей благословения Девы Марии. А по нам — так, вскользь мазнули глазами, и ладно. Было заметно, что свою госпожу крестьяне искренне любят.

Весь путь занял у нас три часа, судя по солнышку.

От кавалькады отделился паж шевальересс и быстрым галопом ускакал в сторону вильи. Или Кастро? Или пуэбло? До сих пор не разобрался, какая между ними разница. Это у нас все просто: есть церковь — село, нет — деревня. А тут — большая куча самых разнообразных нюансов.

Не доезжая основного селения сеньории, кавалькада свернула в горы вдоль небольшой, но быстрой речки, которая музыкально журчала среди крупных камней на дне ущелья. И еще более получаса мы били копыта лошадям по окатанным весенним половодьем голышам. Склоны ущелья сходились с приличным уклоном, поросшие густым колючим кустарником, похожим на крымскую ежевику. Выше кустарника росли сосны и пинии.

И тис.

Надо будет обратить внимание Ллевелина на этот ресурс, очень важный для изготовления больших валлийских луков.

Довольно скоро нас догнал паж Аиноа в сопровождении трех конных егерей. Их сопровождали две огромные лохматые собаки бело-палевого окраса. Я даже их породу вспомнил — пиренейская горная собака. У нас на весь город такой лохматый телок всего один был. И к нему даже из самой Москвы привозили сук вязать. По сравнению с этими собачищами кавказская овчарка — дворовая шавка. Вообще-то это тоже овчарка, волкодав, но «пиренейская овчарка» — это отдельная порода: мелкая, симпатичная, с живым темпераментом; потому этих великанов без претензий обозвали горными собаками, чтобы не путать. Так что в Пиренеях овчарки овец пасут, а спокойные горные волкодавы всех охраняют.