Ночные тайны королев - Жюльетта Бенцони

– Это суетность, мадам! – воскликнул он. Королева нахмурилась, велела ему уйти и – поступила по-своему. В те времена перчатки еще не были непременной частью туалета знатной дамы, и потому королеве-гугенотке пришлось однажды услышать, как только что склонявшийся перед ней в поклоне молодой щеголеватый придворный, который целовал подол ее платья, несколько минут спустя прошептал своему приятелю: «Боже, ну у нее и руки! Красные, в цыпках, как у крестьянки!» Жанне отчего-то сделалось неловко, и при первом же удобном случае она невзначай спросила у Екатерины, как нужно поступить с руками, чтобы они стали такими же мягкими и белыми, как у Ее Величества. И вот этот ларец…

А через неделю Жанна умерла. Пропитанные ядом перчатки, которые флорентийка советовала надевать на ночь, чтобы смягчить кожу рук, сделали свое дело. Марго могла больше не опасаться, что скучная свекровь помешает ей одеваться так, как хочется и как велит мода.

Брак между Генрихом Бурбоном и Маргаритой Валуа был заключен восемнадцатого августа 1572 года в парижском соборе Нотр-Дам, причем церемонию омрачил один неприятный эпизод. В ту самую минуту, когда невесте следовало произнести решительное «да», она засомневалась и принялась беспомощно оглядываться по сторонам, как бы подыскивая подходящий для бегства путь. Карл IX, и без того пребывавший в дурном расположении духа (ему не нравились ни Наваррец, ни многочисленные дворяне-протестанты, находившиеся в свите Бурбона и не скрывавшие своего презрения к бесовскому городу Парижу), так рассердился на сестру, что сильно ударил ее кулаком по затылку. Несчастная охнула и, едва не лишившись от боли сознания, опустила голову. Священник, видевший лишь, что ее высочество кивнули, повел церемонию дальше и объявил принца-гугенота и принцессу-католичку мужем и женой.

Спустя пять дней, когда в Лувре еще продолжались торжества, радушные хозяева перерезали почти всех своих гостей-протестантов. Это случилось ночью, которая вошла в историю под названием Варфоломеевская, ибо назавтра отмечался праздник святого Варфоломея.

Из королевского дворца безумие выплеснулось на улицы Парижа. По мостовым текли потоки крови, и Сена стала красной и горячей. Если бы не непонятное снисхождение Карла IX, его сестра в ту страшную ночь сделалась бы вдовой… тем более что этого, кажется, очень хотела Екатерина. Но король дал Наваррцу возможность ускользнуть, а сама Маргарита пережила кошмарные часы, потому что в ее спальню, надеясь на защиту своей государыни, сбежалось множество дворян-гугенотов, которые умоляли спасти им жизнь.

– Я – сестра повелителя Франции! – кричала Марго убийцам, опьяненным запахом крови и потому беззастенчиво врывавшимся в королевскую опочивальню. Но лучники только яростно сопели и резали свои жертвы, не обращая внимания на то, что заливают алой влагой белоснежную ночную сорочку Маргариты.

И только одного своего подданного удалось ей уберечь, уложив на кровать и прикрыв подушками. Король Генрих IV надолго запомнил, как благородно вела себя его жена в ночь святого Варфоломея, и много позже, когда он уже совершенно охладел к ней и называл в письмах недостойными словами, отчаянно настаивая на разводе, он все-таки хранил в памяти слова, сказанные ею тогда в обагренном гугенотской кровью Лувре: «Я спасла бы всех, кого могла, сир, но бог дал мне силы только на одного!»

Маргарита, которую всегда снедало любовное желание, была бы довольна своим мужем, если бы от него не «воняло козлом», по ее же собственному выражению, и если бы он сумел отказаться от мерзкой привычки горцев, среди которых прошло его детство, постоянно жевать чеснок. Поэтому их брачная ночь запомнилась новоиспеченной королеве Наваррской как ночь безмолвия. Говорить молодым было решительно не о чем, влекло их друг к другу не слишком сильно, однако оба были уже опытными любовниками и пришли к молчаливому согласию, что на супружеском ложе они являют собой вполне достойную пару.

И однако Марго и Генрих так никогда и не сумели получить настоящее удовольствие от семейной жизни.

«Я понимаю королеву, – писал Наваррец своему другу Агриппе д' Обинье, вроде бы и виня себя, но одновременно явно рисуясь. – Ведь я солдат, и я часто являлся к ней пыльный и потный, прямо с дороги. Она принимала меня, а потом приказывала сменить простыни, на которых, впрочем, мы проводили вместе не более четверти часа».

Примерно через полгода после свадьбы Маргарита убедилась в том, что мужа подхватил и увлек поток политических интриг, и решила, что вольна сама распоряжаться и своим временем… и своим телом. Она завела сразу несколько интрижек, и многие молодые дворяне могли похвастаться тем, что знают наверняка: вечерами королева Наваррская столь же обольстительна, как и поутру.

А ее муж – тоже, кстати, не чуравшийся в эти первые послесвадебные месяцы придворных прелестниц – создал тайную организацию, желая сместить с трона Карла IX, отодвинуть в сторону (или же вовсе убить) Генриха Анжуйского, успевшего стать польским королем, и сделать повелителем Франции младшего сына Екатерины герцога Алансонского.

Франциск Алансон был довольно привлекательным юношей, но его отличал на удивление завистливый и сварливый нрав. Весь Лувр знал, что его высочество в любую минуту готов расправиться со всяким, кто недостаточно низко поклонится ему, не так на него взглянет или же, к примеру, не станет рассыпаться в похвалах новой герцогской любовнице. Франциска всегда окружала кучка самых настоящих головорезов, которые рады были исполнить жестокие распоряжения своего господина.

И вот с таким-то человеком Генрих Наваррский вступил в союз! Чего не сделаешь ради того, чтобы хотя бы на один шаг приблизиться к вожделенному трону!

…Но среди фаворитов принца был некто Бонифаций де Ла Моль, который, хотя и пользовался славой храбреца и дуэлянта, тем не менее никогда не опускался до того, чтобы убивать из-за угла, да потом еще и не гнушаться грабить свою жертву.

– Скажите, граф, – спросил как-то Франциск своего любимца, – отчего вы не участвовали вчера в нашем ночном приключении?

– Монсеньор говорит о стычке на улице Старой Голубятни? – уточнил де Ла Моль. – Три мертвеца… кажется, в рубахах и… – тут он едва заметно поморщился, – даже без сапог?

– Они пролежали там всю ночь, – засмеялся Франсуа. – Париж – такой беспокойный город. Воры, нищие бродяги, наконец, просто бедняки, коим нечем прикрыть наготу. Мало ли кто мог обобрать этих мерзавцев, которые, между прочим, были одеты весьма богато. А у одного я заметил кинжал – так ему просто цены нет.

– Всему есть цена, ваше высочество, – учтиво возразил граф. – И нынче утром я слышал, как Гитри упомянул о своем знакомстве с неким скупщиком – мол, полезный человек, всегда платит, не торгуясь… А Гитри был вчера с вами?

– Был, – нахмурился Алансон. – И весьма храбро защищал своего господина, когда мы подверглись нападению негодяев. Там не хватало только вас, граф!

– Простите, монсеньор, – поклонился Ла Моль, – но, если я правильно понял, ваше высочество окружало не менее пятнадцати человек. Что бы значила еще одна шпага? Вряд ли я смог бы сделать больше, чем сделал Гитри. А в Париже действительно беспокойно. Подумать только: трое негодяев напали на шестнадцать вооруженных дворян! И на что они только рассчитывали? Разве что на внезапность…