Властители Рун - Дэвид Фарланд

Он погладил Иом по руке, и та не осмелилась отпрянуть. Уж не задумал ли он соблазнить се? А если задумал, то достанет ли ей сил противиться соблазну?

— Ты очень мила. Не будь ты моей родственницей, я взял бы тебя в жены. Но, боюсь, приличия это воспрещают. Однако, тебе придется внести свой вклад в мою борьбу с опустошителями. Ты отдашь мне свое обаяние.

Сердце Иом едва не выскочило из груди. Она представила себе, каково это: иметь грубую, бесцветную кожу, сбившиеся в колтуны волосы, взбухшие вены на ногах. Отвратительно выглядеть, отвратительно пахнуть, — быть отталкивающей во всем.

Но ее утрата не исчерпалась бы даже этим. Обаяние представляло собой нечто большее, нежели просто красота, или физическая привлекательность. Оно проявлялось в свежести кожи, блеске пышных волос, свете, сияющем в глазах, равно как и в осанке, решимости и манере держаться. Суть его зачастую коренилась в уверенности человека, в его любви к себе.

Форсибль безжалостного способствующего мог отнять все это, сделав Иом не только безобразной, но и презирающей самое себя.

Принцесса покачала головой. Она понимала, что должна противиться Радж Ахтену всеми доступными способами, но решительно ничего не могла придумать.

— Ну же, дитя, — вкрадчиво, произнес Волчий Лорд. — Как распорядишься ты своей красотой, если я оставлю ее тебе? Завлечешь в постель какого-нибудь принца? Что за мелочность! Уверен, поступив так, ты жалела бы об этом всю оставшуюся жизнь. Надоедливые мужчины вечно таращатся на тебя с вожделением. Уверен, ты устала от их похотливых взглядов.

Его тихий, доброжелательный голос заставлял Иом стыдиться своего желания сохранить красоту.

— В пустыне, неподалеку от места, где я родился, — продолжал Радж Ахтен, — стоит грандиозный монумент в триста футов высотой, наполовину занесенный песком. Это статуя давно забытого короля. Лицо его выветрилось, но сохранилась высеченная у ног надпись на древнем наречии. Она гласит: «Падите ниц пред Великим Озивариусом, владыкой земли, чья власть да пребудет вечно».

Однако ни один книжник не может не то, чтобы рассказать толком про этого короля, но даже вспомнить, когда он правил.

— Все преходяще, Иом, — голос Радж Ахтена упал до шепота. — Поодиночке мы обречены на забвение. Но вместе… вместе мы можем стать чем-то большим.

В словах его слышалась такая мольба, что рассудок Иом не мог им противиться. Ей почти хотелось отдать все, о чем он просил. Но внутренний голос подсказывал иное.

— Поступив так, я стану ничем. Все равно, что умру.

— Ничего подобного, — возразил Радж Ахтен. — Если я стану «Суммой Всех Людей», твоя красота останется жить во мне. Какая-то часть тебя всегда пребудет со мной, вызывая любовь и восхищение.

— Нет, — в ужасе пролепетала Иом. Радж Ахтен бросил взгляд на пол, где в грязной луже лежал король Сильварреста.

— Даже ради того, чтобы спасти его жизнь? Но принцесса знала, что отец не одобрил бы такую сделку.

— Нет, — с содроганием повторила она.

— Подумай, каково умалишенному подвергнуться пыткам. Каково страдать, не зная причины страданий, не зная даже о том, что существует смерть, способная положить конец мукам. Представь, что палачи, терзая его каленым железом будут беспрестанно повторять твое имя, так что со временем он станет вопить от страха при одном его упоминании. Это было бы поистине ужасно.

Жестокость Волчьего Лорда лишила Иом дара речи. Сердце ее разрывалось, но принцесса не могла сказать — да.

— Приведите девчонку, — приказал Радж Ахтен.

Один из Неодолимых вышел, и скоро вернулся с Шемуаз. Шемуаз, которая должна была находиться в Башне Посвященных, утешая своего отца. Шемуаз, которая уже понесла столько утрат, претерпела столько страданий по милости Радж Ахтена.

И как он узнал, что за чувства испытывала Иом к своей наперснице. Неужто она выдала подругу взглядом?

Глаза Шемуаз округлились от ужаса. Увидев распростертого на полу короля, девушка зарыдала. А потом пронзительно вскрикнула, — стражник подтащил ее к разбитому окну с явным намерением выбросить наружу. Сердце Иом сжалось. Две жизни! Радж Ахтен убьет двоих — и Шемуаз и се неродившееся дитя.

— Прости меня за малодушие, — хотелось сказать Иом. Она понимала, прекрасно понимала, что уступка являлась проявлением слабости. Если бы никто, никогда не уступал шантажу, Радж Ахтена давно не было бы в живых. Но принцесса знала и другое: отдав обаяние, она не слишком обогатит Волчьего Лорда, но спасет жизни самых близких людей.

— Я не могу отдать дар тебе, — сказала Иом, даже не пытаясь скрыть презрение. Она, действительно, не могла отдать дар ему. Ему лично.

— Не можешь мне, отдай вектору, — предложил Радж Ахтен.

Что-то шелохнулось в сердце принцессы. Решение было найдено. Если уж ей суждено расстаться с обаянием, и она отдаст его своему отцу, — ради спасения Шемуаз. Отцу, а не Радж Ахтену.

— Пусть приносят форсибли, — сказала Иом. Голос ее дрогнул.

Спустя несколько мгновений в зале появились способствующие. Они привели несчастную женщину, отдавшую свое обаяние. Глядя на уродливую каргу в грязной одежде, — такую, какой вскоре предстояло стать ей самой, — Иом пыталась представить себе былую красоту этой Посвященной.

Зазвучали заклинания. Иом сосредоточилась на Шемуаз, которую все еще держали возле разбитого окна: принцесса силилась вызвать в себе желание отдать дар. И оно пришло. Ей захотелось расстаться со своим обаянием, чтобы купить нечто куда более драгоценное. Жизнь подруги и ребенка, которого та носила.

Зашелестело шафрановое одеяние: способствующий направился к Иом держа светящийся, раскаленный форсибль. Приблизившись, он прижал кончик жезла к выемке над се грудью.

В первый момент ничего не произошло, и кто-то прошептал:

— Ради твоей подруги. Сделай это ради подруги. Иом кивнула, по лицу ее струился пот. Перед мысленным взором предстал образ Шемуаз — Шемуаз, державшей на руках дитя, прижимавшей его к себе.

Затем принцессу пронзила невыносимая боль. Кожа ее рук потрескалась и иссохла, словно опаленная адским пламенем, вены набухли и выступили на запястьях как корни, ногти стали хрупкими, ломкими точно мел. Упругие молодые груди обвисли, и она схватилась за них, остро чувствуя утрату. Теперь принцесса жалела о совершенной сделке, но было уже слишком поздно. Ей чудилось, будто она стоит на отмели и вода подмывает песок, который уходит из под се ног. Все, чем она обладала, — вся красота, все очарование — вытекало прочь, вытягиваемое форсиблем.

Пышные волосы поблекли и потускнели.

Иом вскричала от боли и ужаса. На какой-то миг ей показалось, будто она увидела себя со стороны, увидела и исполнилась отвращения. Впервые в жизни принцесса почувствовала, что она ничтожество. Всегда была, и всегда будет ничтожеством. Она стыдилась собственных криков, своего мерзостного, режущего слух голоса.