Чужая страна - Чарльз Камминг

– Именно. – Эта идея нравилась Тому все больше. – Никаких движений по отношению к Ливии, Египту и Алжиру. Никакой внятной стратегии насчет Индии и Китая. В Бразилии – два офицера и собака. Просто продолжаем целовать Вашингтон в задницу и сохраняем статус-кво времен холодной войны. Неудивительно, что операция началась, как только тебя назначили главой. Может быть, DGSE знают про Франсуа уже много лет, но они решили начать действовать только сейчас. Это кое о чем говорит. Это означает, что они понимали: Франсуа, если подойти к теме правильно, может послужить отличным оружием, чтобы тебя дискредитировать. Разоблачи его – и твоя карьера окончена.

– Моя карьера и так окончена, Том. Необыкновенно пораженческая позиция для Амелии, подумал Том.

– Не факт. – Одна из ламп истерически замигала. Том дотянулся до потолка и покрутил трубку, чтобы она погасла. – Об этом никто не знает. Никто, кроме меня.

Амелия бросила на него острый взгляд.

– Ты не сказал Маркуэнду?

– Он думает, что у тебя был секс-уик-энд. Что вы с Франсуа отправились в Тунис, чтобы потрахаться. Все так думают. Еще одна интрижка Амелии, ничего необычного.

Амелия поморщилась, и Том подумал, что зашел слишком далеко. Мужское лицемерие во всей красе. Она отпила глоток воды, и он понял, что прощен.

– У нас есть выход. – Уже не в первый раз ему пришло в голову, что, спасая карьеру Амелии, он спасает и свою. Их глаза встретились.

– Просвети меня.

Том передвинул какие-то предметы на столе.

– Мы последуем за DGSE. Мы выведем на чистую воду человека, который притворяется Мало. Назовем его Кукушка. Именно это он и есть – кукушонок в чужом гнезде. – Он допил воду и поставил стакан на стол. – Пригласи его провести выходные в твоем доме в Чок-Биссет. Только вы вдвоем, мать и сын. Мы соберем команду и проверим его насквозь – его телефоны, лэптоп, все. Мы выясним, кто стоит за операцией. И в конце концов он выведет нас туда, где прячут твоего сына.

– Ты правда веришь, что Франсуа еще жив? – спросила она.

– Конечно. Суди сама. Он для них как страховка. Даже в самом худшем случае, если все закончится провалом, он все равно будет у них в руках. Зачем убивать того, кто представляет такую ценность?

Он не боялся смерти, но боялся Слимана Нассаха.

Он мог справиться с ожиданием, с потерей личного пространства, но Слиман наводил на Франсуа ужас, потому что он был единственным абсолютно непредсказуемым среди них человеком.

Роли были распределены сразу же, как только они привезли его сюда из Парижа. Люк и Валери держались на расстоянии и никогда не встречались с ним взглядами, Аким играл хорошего полицейского с добрыми, бесхитростными глазами, а Слиман… Слиман использовал любую возможность уязвить Франсуа, нащупать его слабое место и ударить в него как можно больнее. Он осыпал его бесконечными угрозами и оскорблениями. Хуже всего было, когда все уходили. Уже на третий день Аким отправился за продуктами, а Люк и Валери пошли прогуляться в саду. Слиман вошел в его комнату, закрыл дверь, сделал Франсуа знак, чтобы он не издавал ни звука, и быстро зажал ему нос. Когда Франсуа открыл рот, чтобы сделать глоток воздуха, он сунул ему в рот какую-то тряпку или носовой платок, пахнущую бензином. Франсуа испугался, что Слиман сейчас поднесет к ней зажигалку и подожжет ему лицо. Слиман стал связывать ему руки и ноги, и Франсуа начал сопротивляться. Ему удалось приподняться с кровати, но он тут же свалился на холодный пол. Слиман открыл дверь, на минуту вышел и вернулся с ножом. Он раскалил его на газовой плите на кухне. Улыбаясь, он поднял Франсуа и посадил его на кровать. Потом он принялся описывать круги перед его глазами. Франсуа чувствовал жар страшного черного лезвия; кончик ножа обжег его прямо над левым глазом, так что по щеке потекли слезы. Слиман засмеялся и сказал, что он «ревет как девчонка». Через несколько секунд он вытащил кляп, развязал Франсуа и вышел из комнаты, не забыв запереть дверь. Из соседней гостиной послышались звуки какого-то арабского рэпа и донесся сильный запах марихуаны.

Франсуа всегда считал себя сильным и самодостаточным человеком, которого непросто лишить душевного равновесия. В четырнадцать лет родители сказали ему, что его усыновили, что его настоящая мать – англичанка и она по каким-то причинам не смогла заботиться о своем ребенке. Он привык считать себя чем-то нежеланным и временным, несмотря на то что Филипп и Жаннин обожали его и были ему прекрасными родителями. Но они никогда не смогли бы полюбить его так, как родная мать. Это развило в нем определенного рода упорство и глубокое, прочное недоверие к людям. Из страха оказаться покинутым и не желая снова испытать боль, Франсуа старался держать знакомых и коллег на расстоянии вытянутой руки. Исключение составляли один-два человека. Он не оставался нигде подолгу, переезжал с места на место, переходил с работы на работу, так чтобы не успеть пустить корни и привязаться к людям. Больше всего он страдал оттого, что Слиман каким-то сверхъестественным чутьем догадывался об этом. Франсуа пугало не столько одиночество или неизвестность, сколько тот факт, что Слиман мог в любой момент начать изводить его по поводу обстоятельств его рождения.

– Подумай только, – прошептал он как-то ночью через дверь. – Твоя собственная мать так тебя ненавидела, что захотела избавиться от тебя, отдать тебя другим. Ты когда-нибудь об этом думаешь? Представляешь, каким ты бы уродом? Только настоящая п…а могла сделать такое со своим сыном. Как ты считаешь? – Было три или четыре часа утра; весь дом спал, и даже пение цикад не нарушало полной, абсолютной, ужасной тишины. Франсуа закрыл голову подушкой и прижал ее к себе изо всех сил, но все равно отчетливо слышал каждое слово Слимана. – Я видел фотку твоей матери. Красивая женщина. Я бы хотел ее трахнуть. И Аким тоже хочет ее трахнуть. Может быть, мы оба сделаем это, когда убьем тебя. Что скажешь? Как тебе такая идея? Мы оба трахнем ее в задницу за то, что она сделала с тобой, маленьким беззащитным ребенком.

Наверное, это была худшая ночь в его жизни, из тех, что запоминаются навсегда. Но насмешки и задирания Слимана всерьез подрывали его дух. Каждый раз, когда он приносил еду, или забирал ведро, или считал, что Аким слишком нянчится или миндальничает с «нашим малышом», Слиман отпускал мерзкое замечание, или приставлял к его гениталиям пистолет и вырывал волоски на шее сзади, или с силой бил по голове. Франсуа думал, как поступил бы на его месте более храбрый человек – попробовал ударить Слимана в ответ? Сделал бы попытку убежать? Возможно, стоило попытаться сбежать. Если они убили Филиппа и Жаннин, они наверняка попытаются убить и его.

Часто, когда Слиман дежурил ночью, он будил Франсуа пинками – просто чтобы не давать ему спать, чтобы немного развлечься во время скучной ночной смены. Поэтому Франсуа старался спать днем. Он лежал на кровати, прислушивался к кваканью лягушек и пению птиц в саду и мечтал о Париже, о том, чтобы родители вдруг оказались живы и вытащили его из переделки, в которую он попал. Потом, со временем, он начал думать о своей настоящей матери, об Амелии Левен, но он никогда не видел ее лица, не представлял себе, как она выглядит – ни она, ни человек, который был его отцом. Похож ли он на них? Возможно, теперь Франсуа был уже слишком взрослым и семейное сходство потерялось. Он никогда не думал о том, чтобы их найти, ни разу с тех пор, как Филипп и Жаннин сообщили ему правду, но к концу третьей недели заключения Франсуа начал молиться о том, чтобы они его спасли. Чтобы настоящие родители каким-то образом заплатили выкуп и вернули его к его жизни в Париже. Иногда Франсуа плакал, как ребенок, по матери, которую он никогда не видел, по отцу, которого он не знал. Он старался, чтобы никто этого не заметил; Франсуа не хотел доставлять Слиману лишнее удовольствие. Он как мог пытался сохранять достоинство. Но все было в сто раз хуже из-за Венсана. Франсуа знал, что другой человек заменил его, украл его жизнь и что он налаживает отношения с Амелией, и это было абсолютно невыносимо.