Привилегия десанта - Владимир Осипенко

— Вы, бойцы, не обижайтесь на своего лейтенанта, молодой ещё, — и ставит на стол бутылку водки.

По одобрительному гулу понял, что ребята именно этого и ждали. Это я сейчас понимаю, что им очень важно было выпить со мной на равных, как отслуживших, как выполнивших долг, как имеющих право… Сколько они там посидели, полчаса? Но сколько нужного успели мне сказать, от скольких ошибок предостеречь. Когда стали наперебой перекрикивать друг друга, вдруг один говорит:

— Пацаны, ша… Тут ребёнок спит.

— Не бойтесь, — говорю. — Это сын, военный ребёнок, может спать под канонаду полковой артиллерии.

Когда они ушли, отец говорит:

— Ты думаешь, они не могли найти, где выпить? А то, что вернулись за сто километров и пришли к тебе, это показатель. Цени…

Больше ничего не сказал, но я понял, что по какой-то своей отдельной шкале ценностей поставил мне зачёт, и мне было приятно.

* * *

По интересной методе отец учил меня водить. Сколько себя помню, у нас всё время был мотоцикл, а тут в начале семидесятых появился «Жигуль». Господи, как мне не терпелось на нём покататься! Отец со двора, я за руль. Просто сижу и вдыхаю этот божественный запах нового автомобиля. Потом ключ в замок, потом завёл, потом об стенку… тюк! Затёр, замазал, потом опять. Короче, всё, что было на автомобиле помято и поцарапано, всё было моё. Потом годовалый сын со своей сковородкой из набора детской посуды протюкал деду фару. Хоть бы слово сказал! Мама — да! Она переживала. Отец, может, тоже, но никогда не укорял. По молодости, пока даже прав не имел и мозги были жидкие, я не ездил, я просто низко летал. Отец сидит рядом и терпеливо ждёт, когда я поумнею.

Так же терпеливо сносил, когда я что-то пытался сделать, а вместо этого портил материал и ломал инструмент. Если спрошу, покажет как. Таким образом научился я у него многому. И пригодилось мне это в жизни не раз. Только как он с собаками управлялся, до сих пор не пойму. Как-то спросил:

— А с собаками ты где научился ладить?

— Не учился. Это, сколько себя помню, как-то само собой получалось.

Любая псина через пару секунд общения с отцом ложилась на спину и подметала хвостом землю. Однажды на проводах батальона из Закарпатья сидели у одного зажиточного селянина и пили, как водится, самогонку. Дёрнул того чёрт сказать, что у него очень злая собака, чтобы гости дорогие были поосторожнее. Отец, которому после первой водка больше в рот не лезла, тут же потихоньку пару костей со стола и к собаке. Посидел с ней возле будки, отвязал и… она от него ни на шаг. Пёс здоровый, холёный, чистый немец, это вам не какой-нибудь кабыздох…

Стоит на следующее утро эшелон под парами, а вчерашний хозяин достаёт отца:

— Люды бачылы, що собака за вамы пийшла. Виддавайте, добродию…

Отец отвечает:

— Всё наше — в эшелоне. Вагоны открыты. Собаке пасть не заткнёшь. Ты хозяин, иди, зови, забирай.

Прошёл тот по всем вагонам. «Люкс!» да «Люкс!». Тишина. Прошёл весь эшелон, возвращается к отцу.

— Выбачайте, набрехалы люды.

Ну, бате и засвербило.

— Нет, — говорит, — не набрехали. Только если он по моей команде выскочит, отдашь мне.

— Давайте. Не бувае так, щоб хозяина пэс не послухав…

— Люкс, ко мне!!!

Прямо из того вагона, где они стояли, из-под кровати, на которой сидела мама и покрывало свисало до пола, вылетел пёс и встал рядом с отцом. Хозяин только рот открыл.

Успели они до отправки эшелона раздавить поллитру, и остался Люкс с нами. Удивительного ума была собака. Первые годы, пока родители строились в Житомире, в доме не знали замков. Взрослых всех пропустит и будет держать до тех пор, пока кто-то из своих не вернётся. Детей наоборот, меня с сестрой, как свинья, носом во двор, а чужих со двора. А ведь никто не учил!

Так и погиб на этом посту. Сосед-рецидивист отравил, которого Люкс однажды продержал в нашем сарае до прихода отца, при попытке украсть курицу. Запомнил, мразь, и отомстил…

* * *

Нелёгкая судьба досталась моему отцу, но я ни разу не слышал, чтобы он жаловался на неё. Да и вспоминать любил не очень. Только при случае, как у памятника или при встрече с друзьями хмель язык развяжет. А ведь повидал и пережил — никому не пожелаешь. Когда в начале тридцатых от голода умерла его мама — с ранней весны на подножном корму. Ел все, что удавалось найти или поймать. Ноги отогревал в коровьих лепёшках, перебегая босыми ногами от одной проталины к другой. Только стал входить в силу и есть хлеба досыта, пришёл фашист… Не получи он с детства такую закалку, смог бы выжить в Германии? Сомневаюсь…

* * *

— Бать, а почему «Пэчэный»? Меня в детстве в твоей деревне так называли.

— Это от моего прадеда деревенская кличка прилипла. А может и ещё дальше. За непокорность. Что ляхи, что свои паны сначала пороли батогами, потом жгли железом.

Видать, и у далёких наших предков по мужской линии характер был не сахар, а я на внука обижаюсь!

* * *

Вот записал и ладно. Пусть все мои внуки знают и помнят прадеда Василия Григорьевича… Именно Григорьевича, потому что другой прапрадед по женской линии Иванов Василий Егорович, тоже хлебнул «немечщины», будь она проклята, и лагерей (как же — власовец, раз попал в плен со Второй Ударной Армией). Так же молчал, а на расспросы, выпив рюмку, только горько плакал, как ребёнок. Такая в этих слезах была безысходность и обида, что не передать словами.

Живите, внуки, долго и счастливо, но помните, что пришлось пережить вашим прадедам.

Учительство — не утраченное искусство,

но уважение к учительству — утраченная традиция.

Жак Барзэн

Коль Колич, Николай Николаевич… полковник Кузнецов. Легенда Академии Фрунзе. Но это мы потом выяснили, а пока и друг друга-то толком по именам не знали. Носимся по Академии как угорелые, узнаём, где какая кафедра, обустраиваем семьи в Москве. К вечеру, выжатые как лимоны, травим анекдоты и вспоминаем о «русско-японской войне». Короче, дожидаемся конца самостоятельной подготовки, чтобы на перекладных добраться кому в Бирюлёво, кому на Алтуфьевку, чтобы там расставлять мебель и до полуночи приколачивать к бетонным стенам временных квартир полки и ковры.

Открывается дверь, заходит какой-то полковник.

— Товарищи офицеры!!!

Встали, смотрим. Чеканным шагом «дед» прошёл к доске, чётко повернулся:

— Товарищи офицеры!

Смотрит на нас, как на провинившихся школяров. У самого на груди «иконостас» восемь на семь и треть из них — фронтовые награды. Конечно, уважаем, но в чём мы виноваты, не поймём.

— Вы чем занимаетесь? Почему никто не готовится к семинару по тактике?