Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха - Роберт Кочарян

меня об этом. В ответ я отрицательно покачал головой: «Россия здесь вообще ни при чем».

– Если Россия ни при чем, тогда откуда же у вас столько танков? – недоверчиво поднял брови Алиев.

– Частично – то, что оставили советские войска, немножко из Еревана. Но основная часть… от вас. Если хотите удостовериться, затребуйте подлинную сводку о количестве танков, доставшихся Азербайджану после вывода советских войск, а потом посчитайте, сколько у вас есть в наличии сейчас. И та разница, которую вы получите, – она вся у нас.

– Хорошо, – не сдавался он. – Но где вы взяли столько хороших танкистов? У вас, как мне докладывают, хорошо подготовленные танковые экипажи!

– А вы своего военного комиссара вызовите и спросите: на протяжении последних пятнадцати – двадцати лет куда они ваших посылали служить и куда наших? Карабахских армян ваши военкоматы в основном отправляли в те места, где было труднее всего, в боевые подразделения, а ваших – больше по стройбатам. Вот оттуда и хорошие экипажи для танков и БМП! Так что спасибо военкомату Азербайджана – за годы СССР у нас сформировался качественный мобилизационный резерв.

Алиева мой ответ явно расстроил, он понял, что я говорю правду. Для меня было важно донести до него, что воюем мы, а не Россия и если он хочет договориться, то нужны прямые контакты. Говорили мы и о возможности перемирия. Гейдар Алиевич верил сам и убеждал меня, что взаимные противоречия нам надо разрешать самим, без посредников, у которых свои собственные интересы в регионе. Я тоже считал, что надо договариваться самим, но без посредников устойчивого и длительного мира достигнуть будет трудно. Войну начинать легче, чем останавливать: понадобятся большие ресурсы и международные гарантии.

Разговаривали мы часа полтора, а когда вышли из переговорной комнаты в зал, нас уже с нетерпением ожидал Казимиров. Алиев, вместо того чтобы поделиться с ним результатами переговоров и подвести итоги, извинился, сослался на занятость и, не дожидаясь, пока ему подадут машину, быстро ушел. Он отправился к дочери, которая жила неподалеку. Казимиров, удивленный и даже несколько раздосадованный таким поворотом событий, переключил свое внимание на меня: «Ну как? Как все прошло? О чем шли переговоры, чем закончились?» Я говорю: «Владимир Николаевич, да просто поговорили, все нормально, но мне тоже надо идти, я спешу, извините!» – «Как? Я что, так ничего и не узнаю?» Теперь удивился я: «А вы разве не записали ничего? Или еще идет расшифровка?» – «Да что в этой стране вообще сейчас работает!» – всплеснув руками, воскликнул в сердцах Казимиров. И я понял, для чего Алиев предложил в самом начале пересесть ближе к окну.

Чуть позднее выяснилось, что именно в это время Азербайджан, получив передышку в военных действиях, активно готовил зимнее контрнаступление, наращивал военную мощь и вербовал афганских наемников. Численность их измерялась тысячами, причем воевали они компактно, контролируя целые участки фронта. И все же наша встреча в особняке Толстого дала свои плоды, положив начало прямому диалогу между лидерами конфликтующих сторон. Именно тогда между нами возникли первые элементы доверия, в том числе и благодаря тому, что Алиев убедился: я не пытаюсь его подставить. Информация об этой встрече, как и было обещано, никуда не вышла, и впервые я позволил себе заговорить о ней только после его смерти.

Безрезультатные переговоры

Прежде чем рассказать об окончании войны и о том, что было дальше, мне хотелось бы описать переговорный процесс тех лет, его суть и некоторые детали.

В 1992–1994 годах переговоры по урегулированию карабахского конфликта включали в себя две составляющие.

Первая – это встречи в рамках Минской группы ОБСЕ, о которых я уже упоминал. Участие в них карабахской делегации я считал очень важным, но формат и содержание этих встреч абсолютно не соответствовали развернувшейся масштабной войне в Карабахе. Дипломаты из девяти стран – участниц Минской группы и делегации из Армении, Азербайджана и Карабаха периодически собирались и обсуждали пути урегулирования конфликта. Дискуссия, как правило, застревала в самом начале, на теме статуса карабахской делегации и представителя азербайджанской общины Карабаха. В это время шла война, гибли люди, десятки тысяч жителей покидали свои дома в зоне боевых действий. Каждый раз после территориальных потерь или приобретений сторон обсуждение на долгие часы замедлялось: участники пытались дать оценку последним событиям. Складывалось ощущение, что переговоры идут сами по себе, а война – сама по себе. При этом все посредники искренне переживали из-за происходящего, хотели быть полезными и объективными, – все, кроме турецких дипломатов, проявлявших явно выраженную предвзятость. Но посредническая деятельность в том виде, в котором она велась, представляла собой пример ошибочного выбора и применения неподходящего инструмента международного урегулирования конфликта в его горячей фазе. Думаю, единственное, что могло бы тогда остановить войну, – это решение о принуждении к миру. Но такое решение предполагало соответствующую резолюцию СБООН, подкрепленную ресурсами для создания миротворческих сил и их дислокацию в регионе. Ведущие мировые державы в то время не проявляли готовности к такой совместной деятельности.

Была и вторая составляющая переговорного процесса, непосредственно привязанная к боевым действиям. Она заключалась в том, что каждый раз после очередного занятого нами района российский посредник предлагал нам подписать соглашение о временном перемирии. И каждый раз мы настаивали на том, что под этими соглашениями должна стоять подпись министра обороны или министра иностранных дел именно Нагорно-Карабахской Республики, а не Армении, как того требовал Азербайджан.

Это было принципиально важно, поскольку подчеркивало наш статус стороны конфликта и тот факт, что в основе нашей независимости лежит право народов на самоопределение. Если стороной конфликта признавался Нагорный Карабах, Армения в глазах международного сообщества выглядела страной, вовлеченной в конфликт, а не его первоисточником. И это полностью соответствовало истине. Азербайджан же в ходе карабахского конфликта всегда апеллировал к принципу территориальной целостности государств. Подписание соглашения о прекращении огня с Арменией без карабахцев могли бы использовать, чтобы выставить Армению стороной конфликта и обвинить ее в агрессии по отношению к соседнему государству. Но, поскольку мы имели очевидное военное преимущество, а у Азербайджана ситуация на фронтах была плачевная, нам удавалось добиться своего. В то время появилось несколько соглашений о прекращении огня, где стояли подписи представителей НКР и Азербайджана. С нашей стороны их подписывал Аркадий Гукасян, от Азербайджана – Джалилов.

Временные перемирия оказывались недолгими: две недели, три, месяц. Как правило, их запрашивал Азербайджан, и он же сам регулярно их срывал, начиная новые военные действия. Для нас это не было неожиданностью: если они потеряли район, то мы понимали, что они попытаются его вернуть, и уже ждали. Как только начинались эти попытки, мы не