Пушкин - Иона Ризнич

При этом сам Уваров вовсе не был глубоко нравственным человеком. Женился он, как говорится, «на деньгах», то есть на женщине старше себя на пять лет, но очень богатой. Деньги супруги своей он тратил без стеснения, представляя ей фальшивые счета. Не гнушался он и казенные средства использовать в личных нуждах: он крал казенные дрова, использовал казенных работников… А к тому же Уваров был приверженцем «азиатского порока» и состоял в противоестественной связи сразу с несколькими молодыми людьми, в том числе с князем Дондуковым-Корсаковым, которому он всячески протежировал, несмотря на его довольно ограниченные способности.

Пушкин – академик

Первое знакомство Пушкина и Уварова состоялось еще в 1820-м году в кругу «Арзамаса». Длительное время их отношения казались вполне нормальными: Уваров выражал желание увидеть Пушкина «почетным членом своей Академии наук» и перевел на французский «Клеветникам России», хотя сильно исказил смысл стихов. Однажды Пушкин вместе с Уваровым посетил Московский университет, где Уваров в лестных выражениях представил поэта студентам. Иногда Пушкин обедал у Уварова, впрочем, считал, что бывать у него – «скука смертная».

Уваров подал свой голос за избрание Пушкина в члены Российской Академии в числе других соискателей: Загоскина, Языкова, Катенина и протоиерея Малова.

Кандидатура Пушкина была поддержана почти всеми академиками, лишь митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Серафим отдал свой голос за протоиерея Малова, а на избрание прочих не дал согласия, сославшись на то, что они ему неизвестны.

Однако так как голосование проводилось по почте, то некоторые письма не дошли, и не все академики проголосовали. Для избрания требовалось 32 голоса. Пушкин собрал 30, Загоскин и Языков – по 29, Малов – 28, Катенин – 26. В этом случае по уставу академии «недостающие к полному числу членов голоса президент берет себе и кладет их сам или раздает оные присутствующим, чтобы пополнить потребное на сей предмет число голосов». По всей видимости, голоса были разделены поровну между пятью соискателями, так как все они были избраны.

13 января 1833 года президент литературной Академии Александр Семенович Шишков подписал диплом на звание члена Российской академии на имя Александра Сергеевича Пушкина.

Пушкин впервые принял участие в академическом собрании 28 января 1833 года. Собрание проходило на Васильевском острове, по 1-й линии, по современной нумерации – в доме № 52. Там и был ему вручен диплом академика. В том году было еще шесть заседаний с его участием, в 1834 году – только одно, и еще одно – в годичном акте 1836 года.

Перелом в отношениях с Уваровым

Но в середине тридцатых годов отношения Пушкина и Уварова стали постепенно портиться и дошли до откровенной вражды. Как-то Уваров где-то в обществе сказал, что, мол, Петр Первый купил прадеда Пушкина за бутылку рома, чем сильно обидел поэта. Ответом стало стихотворение «Моя родословная».

В руках Уварова имелось очень сильное оружие – цензура. Фраза императора, объявившего себя личным цензором Пушкина, произнесена была больше для красного словца. В апреле 1834 года Уваров, в качестве Министра народного просвещения, приказал цензуровать произведения Пушкина «на общем основании». В 1835 году подведомственность Пушкина обычной цензуре была даже оформлена официально. И это превратилось в самую настоящую травлю. «Царь любит, да псарь не любит», – заметил по этому поводу Пушкин. Цензоры принялись кромсать поэмы и пьесы Пушкина.

Нельзя было предвидеть, что может вдруг не понравиться цензору. Так, к примеру, из стихотворения «Пир Петра Великого» были вымараны строчки «чудотворца-исполина чернобровая жена» о Екатерине Первой. Чем они задели цензора? Трудно объяснить, ведь ровные черные брови действительно были характерной деталью внешности супруги Петра.

Из поэмы «Анджело» тоже было исключено несколько строк. Даже в пушкинских сказках цензоры находили, что вычеркнуть. Так, «Сказка о попе и работнике его Балде» ни разу не публиковалась при жизни автора, а после его смерти издали отцензурированный вариант, в котором священнослужитель был заменен на купца.

В «Сказке о золотом петушке» цензор Никитенко запретил печатать заключительное двустишие сказки, а также авторскую строчку «Царствуй, лежа на боку». Пушкин с возмущением писал об этом в своем дневнике: «Цензура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке: «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка – ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Времена Красовского возвратились. Никитенко глупее Бирукова»[117].

Впрочем, поэт и сам давал Уварову поводы для неприязни.

С весны 1835 года пошла по рукам всем теперь известная эпиграмма Пушкина «В академии наук заседает князь Дундук…», намекавшая на противоестественную связь Дондукова-Корсакова и Уварова. Авторство этой эпиграммы само-собой тщательно скрывалось, но Уваров все же вычислил наиболее вероятного ее сочинителя. Прощать обиду он был не намерен.

А Пушкин не унимался! В январе 1836 года в журнале «Московский наблюдатель» было напечатано его стихотворение «На выздоровление Лукулла» с подзаголовком «перевод с латинского».

Повод был следующий. Осенью 1835 года тяжело заболел один из богатейших людей России молодой неженатый граф Дмитрий Николаевич Шереметев. В столицу прискакал фельдъегерь с известием, что граф на волоске от смерти. Уваров приходился Шереметеву не слишком близким, но родственником. Министр, «как ворон, к мертвечине падкой», явился опечатывать дворец Шереметева, хранивший несметные богатства. Права министра на наследство были более чем сомнительны: родство слишком дальнее, но Уваров полагал, что чем быстрее начнет он действовать, тем больше надежды будет завладеть желанным наследством. Злые языки перешептывались насчет лихорадки нетерпения, снедавшей министра просвещения.

А Шереметев возьми и выздоровей! Скандал вышел ужасающий. Сатира, напечатанная в «Московском наблюдателе», сразу же наделала много шума. И москвичи, и петербуржцы читали ее, посмеивались и поражались смелости Пушкина и его неосторожности, называя его промеж себя сорвиголовой.

Министр поначалу был в растерянности, не зная, что делать: жаловаться – значит подтвердить, что он себя узнал в стихах Пушкина, промолчать – значит молча снести небывалое оскорбление.

Уваров пожаловался царю, последовал вызов Пушкина к Бенкендорфу. Поэту пришлось оправдываться и утверждать, что его ода не была направлена против кого бы то ни было: «Моя ода была послана в Москву без всякого объяснения. <…> Всякого рода намеки тщательно удалены оттуда. <…> В образе низкого пройдохи, скупца, ворующего казенные дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т. д. – публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности… Мне не важно, права публика или не права. Что для меня очень важно, это – доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода