Наблюдатель - Дэвид Эллис

Он был осторожен, пока шел к отелю, осматривался по сторонам, искал места, где они могли устроить засаду: на крыше, в машинах, внезапно сворачивающих к парковке. И делал это незаметно. Он был во всеоружии, в то время как они еще не были готовы к встрече с ним.

В холле никого не было, однако он тут же спрятался в нише за дверью, ожидая, что вслед за ним может кто-нибудь войти. Лео развернул журнал. Если кому-то станет интересно, чем он занимается, они увидят, что он читает журнал. Просто читает, а не смотрит по сторонам и не пытается за кем-то следить. Он уже убедился, что за ним нет «хвоста», но все равно не мог пока расслабиться.

Прошло пять, десять минут, затем он приблизился к столику регистрации, протянул фальшивое удостоверение личности, расплатился наличными за одну ночь, взял бесплатную газету, поднялся на лифте на один этаж, вышел и осмотрел коридор. Убедился, что за ним не следят. Он стоял и ждал как ни в чем не бывало, раскрыв свежий выпуск «Уотч». На первой полосе были самые горячие новости: убийство, жестокое убийство, шокирующее убийство, жертва — репортер газеты, дочь телеведущей Кэролин Пенри, молодая журналистка, ведущая криминальную хронику. Здесь и слова не было о том, какой эта девушка оказалась проворной. Но Лео это хорошо знал, ему пришлось подрезать ей сухожилия. Как же плохо, когда у тебя больные ноги.

У нее была сильная воля. Он понял это, когда заглянул в глаза Эвелин. Она смотрела на него с вызовом, даже после того как он полностью подчинил ее себе. В тот момент она была так похожа на Катю: точно так же сжимала челюсти и смотрела на него, умирая. Не то что остальные: почти все они, не важно, мужчины или женщины, столбенели и в конце концов сдавались, мирились со своей скорой смертью, даже если и не могли до конца в нее поверить…

Он вышел из лифта и вставил в замок ключ-карту. В номере было две односпальных кровати. Слишком много времени он потратил на то, чтобы уйти от слежки, теперь нужно выспаться. Он любил большие кровати, но мог уснуть и на куда более скромном ложе. В больнице у него был матрас, который лежал на металлических прутьях, расположенных так далеко друг от друга, что подушка часто проваливалась между ними. Он научился засовывать журнал или газету между прутьями, так чтобы обеспечить дополнительную поддержку, но не мог избавиться от ощущения, что спит в обезьяньей клетке. Он знал, что они делали это специально. Не хотели, чтобы пациенты могли как следует отдохнуть. По крайней мере такие пациенты, как он.

Лео лег на кровать и вспомнил Катю. Она их всех провела. Они видели в ней милую девушку, не способную на дурной поступок. Он помнил слезы, свои собственные слезы, которые падали ей на лицо, когда она смотрела на него. Еще немножко, даже он поверил бы ей.

Прошло два года, а точнее, двадцать три месяца и семь дней — он оставлял пометки на стенах. Два долгих года он смотрел на черную дверь и общался с другими пациентами через чашу унитаза, труба которого вела в другую палату. Два года он думал о том, как ему забраться по голой стене, чтобы дотянуться до одинокой лампочки и зажечь от нее бычок сигареты. Прошло два года, и они наконец поняли, что он поступил правильно. И тогда за ним пришли люди в синих одеждах.

Он закрыл глаза. Им овладела опустошенность, его тяжелые веки слипались.

И вдруг, словно молния, в желудок ударила обжигающая кислота. Он вскочил, а затем снова сжался. Он не может расслабиться, не может уснуть. Только не сейчас, дело еще не сделано. Даже после смерти Эвелин у него осталось много работы. Это должно случиться сегодня ночью. Он пока даже не знал, где живет Брэндон Митчем. Ему еще многое нужно сделать, потому что сегодня…

Лео встал с кровати и направился к двери.

Когда мы свернули с магистрали, Шелли зачитала вслух инструкцию, написанную Бетти. Я миновал две проселочные дороги и добрался наконец до перекрестка: с одной стороны находился дом Гвендолин, с другой — закусочная, которая носила ее имя. Было почти полтретьего, поэтому я позвонил в закусочную. Трубку сняла женщина. Она сказала, что Гвендолин нет на месте, и я решил поехать к ней домой.

«Их надо брать свеженькими» — кажется, так говорила Столетти о допросе свидетелей. Без предупреждения. Мне понравилась эта идея. И теперь мне хотелось поскорее встретиться с Гвендолин, надеясь, что она сможет сообщить что-то новое.

Дорога была широкой, но знаки попадались очень редко. За окном проносились деревья и озера, размытая палитра темно-коричневого, зеленого и голубого цветов. На небе появились облака, однако оно по-прежнему было ясным. Я почти все время жил и работал среди высотных домов и редко видел нечто подобное. Вот почему Шелли, выросшая за городом, часто говорила мне, что здесь гораздо легче дышится. Конечно, я тоже иногда покидал пределы города, но, несмотря на приличный заработок, мне так и не удалось обзавестись загородным домом, да и в отпуск я выбирался нечасто. Юриспруденция стала не только моей профессией, но и моим главным увлечением. И думаю, это в определенной степени характеризовало меня.

Вскоре дорога стала грунтовой, а знаки исчезли окончательно. Повернув, я очутился в месте, которое городской парень вроде меня назвал бы коттеджным поселком: несколько деревянных и дощатых домиков, играющие полуголые дети, собаки, бегающие за ними.

Я свернул на усыпанную гравием дорожку и остановил свой «кадиллак», надеясь, что не заблудился. Колеса зашелестели по мелким камням. Интересующий меня дом не произвел особого впечатления: простой коттедж из сосны, довольно скромного размера, спрятанный в тени деревьев. В воздухе пахло скошенной травой и чувствовался едва уловимый запах тины. Я размял затекшие ноги и направился к дому. Шелли с безмятежным выражением лица шла рядом. Позади дома виднелся отлогий берег, внизу, на мостках, под зеленым навесом я заметил женщину. Она прикрывала глаза от солнца рукой и смотрела на меня.

Мать Наталии и Мии Лейк была венгерской балериной и очень красивой женщиной. Ее звали Нина Кири… фамилию я не запомнил. Нина встретила Конрада Лейка — наследника угольных месторождений в Западной Виргинии.

Он обосновался на Среднем Западе в сороковые годы. Если верить истории, Конрад впервые увидел еще совсем юную Нину на гастролях советского балета. Он тут же начал ухаживать за ней и в конечном счете женился и перевез в Америку. Говорят, заплатил приличную сумму людям из советского Политбюро, чтобы те отпустили ее из страны.

Их дочери Миа и Наталия унаследовали состояние отца и внешность матери, а затем, в свою очередь, передали эту утонченную красоту дочерям, Гвендолин и Кассандре. Я мог наверняка сказать это о Кассандре, поскольку в свое время мне на глаза попадалось немало фотографий этой девушки. Гвендолин я видел лишь на одном фото, где она была изображена еще подростком, и едва ли запомнил ее лицо. Но я обратил внимание, что она похожа на остальных Лейков — на Кэсси и Наталию и, возможно, Мию. Стройная брюнетка с продолговатым лицом и правильными чертами, в которых угадывалось нечто славянское. Я думал, что через шестнадцать лет она наверняка превратилась в настоящую красавицу, в ее облике появилось особое благородство, которое приходит с возрастом и подчеркивается прекрасной прической и аксессуарами.