Серебряный пояс - Владимир Топилин

Михаил мужиков к столу пригласил, разговоры завели о тайге и золотых жилках. Григорий Панов о сынах у Михаила осведомился, дело предложил:

— А что, не желают ли Артем да Степан на будущий сезон в артели работать? Возьмем их с большим удовольствием!

— Что с меня спрашиваете? Придут с охоты, сам с ними разговаривай! У них своя голова на плечах. Только, думаю, зря все. Артемка со Степкой по моей тропке пошли, больше медведя промышлять сподобились. По нынешним временам медвежья шкура дороже того золота. Стоит два чучела набить, городские купцы нарасхват берут! Да и дома, однако, дел невпроворот, сами понимаете, хозяйство рук требует.

— Это так, — согласились старатели. — Ну, а сам-то как? Может, после снега с нами, на сисимские прииска?

— До весны еще дожить надо, как здоровье покажет! — уклончиво ответил медвежатник, указывая на посох. — Сначала надо на ноги подняться!

— Ты уже и так на трех ногах, — шутливо воскликнул дед Павел. — Еще одну ногу добавить, будешь рысаком бегать!

Мужики дружно засмеялись. Михаил Самойлов выставил белозубую улыбку из бороды:

— Нет уж, четыре ноги мне не надо! Я как-нибудь на своих двух!

На улице залаяли собаки, дружно, злобно, напористо. Михаил посмотрел в окошко, удивленно вскинул брови:

— Однако, верховые по улице. Кто бы это мог быть? Случаем, не карабаевцы?!

— Ну, нет! — прилипая ко второму окну, оборвал хозяина дома дед Павел. — Карабаевцы как деньги раздали, сразу уехали. А енти, вон, с другой стороны, из тайги едут. Что за оказия? Уж не Влас Бердюгин в гости жалует?

Все друг за другом вышли из избы на улицу. Мужикам хотелось знать, что за кавалерия на прииск пожаловала. Не часто такое бывает. Может, опять какие-нибудь вести из города или на приисках что-то случилось. Хорошие или плохие новости?

Отряд из пяти всадников свернул к дому Михаила Самойлова. Нет, это точно не карабаевцы. У карабаевцев осанка, что пламя свечи: спина ровная, голова поднятая. Выдерживая равновесие, казак своим телом спине лошади подыгрывает, ловит каждый ее шаг, сливается с ней. Так ехать по таежной тропе легче. Всадник не устает, и конь ступает мягче. Так они ездить умеют с пеленок. Говорят, что в крови казака живет память предков, вольных воинов, слуг Отечества. Обычный мужик, человек тайги, как карабаевец, ехать не может. Казака от мужика отличить можно сразу, по сгорбившейся спине и склонившейся на грудь голове. При таком положении тела на спине лошади нарушается центр тяжести: наездник заваливается или падает вперед. Поэтому лошадь быстро устает или, как посмеиваются казаки, «хрипит под мешком…». Под каким мешком, остается только догадываться.

Подъехали верховые к Самойловским воротам:

— Здесь медвежатник живет?

По голосам старатели сразу узнали бородачей: да это же те самые казенные люди, кто к ним на сисимский прииск приезжали незадолго до окончания сезона! Вот он, Федор Посохов, кто ружье давал для охраны золота. Другой, земской поручик, прочитавший указ уездного губернатора. Третий… Пригляделся Григорий Панов внимательно, развел руками:

— Влас Бердюгин! Собственной персоной!

— Обещал тебе в прошлом году, что на будущий год на Покрова приеду! — сухо рявкая, как марал, улыбаясь, приветствовал Григория тот и, спешившись, протянул старателю крепкую, жилистую руку. — Вот и приехал! Здорово ночевали!

Стали мужики спрашивать: откуда, куда, по каким причинам едут гости. Те скупо улыбались хозяевам. Рассказывать на голодный желудок о своих путешествиях им не хотелось. Григорий понял настроение прибывших, пригласил всех к себе:

— Айда ко мне! Моя Анна давно к обеду звала!

Недолго сговариваясь, все пошли к дому Панова Григория, который стоял неподалеку. Вошли в большую кухню. Собравшихся было больше, чем мог вместить семейный стол. Поэтому многие расположились на лавке у стены: «Пусть гости едят! А мы уж тут, в сторонке, чарку примем!».

Гости на аппетит не жаловались, ели все, что подавали женщины. Хозяйка дома Анна Семеновна руководила процессом, показывала, что поставить на стол в первую очередь, что добавить, подложить, подогреть, подлить или когда убрать пустые чашки. Ее помощницы — сватья, золовка, кума, сестра, невестка, коих в подобных ситуациях набирается больше, чем это надо, толкаясь у печи, беспрекословно исполняли ее поручения.

Григорий Панов не торопился. Пусть сначала путники поедят, насытятся, выпьют, развяжут языки, а потом можно разговоры вести. Понятно, что всем хочется знать, далеко ли всадники держали путь, как тяжело им приходилось в тайге и какую цель они преследовали. Так всегда бывает, когда таежник встречается с единым по духу и мыслям человеком. Однако богатый опытом старатель придерживается надлежащего закона: нельзя давить на товарища пустыми расспросами. Захочет — сам расскажет. А нет, значит, на то есть особые причины. Возможно, здесь кроется какая-то тайна, которую нельзя говорить под страхом смерти. Или разговор будет нести неприятную новость для новых ушей.

Кушают гости. Почитают уважением состоявшийся праздник, возносят тосты за хозяев дома или окончание сложного пути. А путь всадники проехали немалый. Это видно по высохшим лицам, впалым щекам, закопченной дымом костра одежде. Не счесть бессчетное количество ночевок у костра. Лошади исхудали, ребра пересчитать можно. Видно, не один перевал кони перевалили.

Старатели терпеливо ждут, когда гости наедятся, между собой ведут незначительную беседу. Помимо этого женские сплетни прослушали: «Лушка-то в лавке с приказным егозит, шушукается… А уж вырядилась: никогда такого не было! Тимофей в лавку заходил, пытался ее домой увести. Так она его распушила в прах, на людях на смех поставила. Жалко Тишку, надо же, такая попалась». Слушают мужики, в бороды усмехаются, но в чужую жизнь никто не вмешивается: нельзя! О проделках Лукерьи по отношению к мужу можно говорить бесконечно. Невелик старательский поселок, все как на ладони. Как она над Тишкой надсмехается, не только бог знает. Однако права мудрость людей тайги: каждый в своей жизни так или иначе находит то, что ищет. Непонятно, чего добивается Лушка, зряшная баба. Значит, когда-то добьется, найдет то, что ищет. Вот только будет ли ее находка положительным результатом, неизвестно. Здесь, понятно, видна слабость характера Тимофея.

Приструнить бы жену, поставить на место. Да не может Тишка повысить голос на Лушку, сжать напоказ кулак. Тем она и пользуется.

В двери вошел Иван Панов, принес из кладовки карабин, показал Федору Посохову:

— Вот! Ружье, что давали… Все в целости, сохранности. Только два патрона сожгли.

— Поставь в угол, — равнодушно бросил в ответ Федор, полностью доверяя Ивану. Он даже не спросил, почему использовали патроны: значит, так было надо.

Влас Бердюгин повернул голову, подозвал Ивана:

— Ты, что ли, был в ту ночь на реке Колбе?

— Ну, я. А как ты узнал?

— По голосу да по плечам, — усмехнулся Влас, протягивая руку для приветствия. — Ну и как, нашел дорогу в Чибижек?