Люди золота - Дмитрий Могилевцев

Для Инги вырезали сердце. Оно было полусырое, с жидкой кровью внутри. Это была хорошая, сильная пища. Инги съел её без промедления.

Когда выбрались наконец из путаницы проток – выплыли на широкую, медленно текущую реку. Выгребалось против течения легко. Ходко шла даже большая шини, тяжёлая и грузная. Под вечер заметили деревню: кучку хижин, похожих на бобровые хатки, мостки из жердей. Рядом – вязанные из прутьев и тростника лодчонки. Одну такую застигли посреди реки. Двое чёрных, непонятно как поместившихся там, замахали суматошно вёслами, гоня свою скорлупку к берегу. Инги велел не мешать им и деревню не трогать. Будет ещё время побаловаться.

Ночевали, бросив якорь на отмели посреди реки. Нелишняя предосторожность: и на одном и на другом берегу двигались огоньки факелов, стучал барабан – с одного берега, а потом, в ответ, с другого. Наутро увидели на берегу всадников: двое – в серых балахонах, с берберским литамом на голове, остальные – коричневокожие, почти голые, с браслетами из перьев на руках и в перистых шапках, похожих на петушьи гребни. Всадники не кричали и знаков не подавали, сидели молча на мелкорослых, сухокостных лошадках и смотрели на корабли.

Деревни на берегах стали попадаться всё чаще. Некоторые, на приречных холмах, походили уже и на городки: обнесённые рвом и изгородью из заострённых кольев и колючек, глинобитные домишки с остроконечными крышами из тростника и жердей. Причалы, лодки, плоты. Проплывали мимо, не останавливаясь. То и дело встречали лодки, то рыбацкие, а то и торговые, большие, гружённые тюками, мешками и клетками с живностью. Чёрные любопытничали. Подплывали к бортам, кричали непонятное, хлопали себя по безволосым телам, показывали на рот и на руки, протягивали связки рыбы и вяленого мяса. На корабле Муниса, там, где был полоумный Исхак, не выдержали, затянули двоих чёрных на борт вместе с их связками. Те поначалу оробели, но, завидев Исхака, принялись лопотать, хлопая себя по бёдрам. Исхак слушал, качая головой, говорил, те переглядывались, тараторили снова. Исхак принялся загибать пальцы. Те рассмеялись. А Исхак сказал, что хотят они соли. Торговцы всегда привозят соль, а мы ведь торговцы? Два напёрстка соли за десяток ритлей мяса – это ли не выгода?

Остановились, завидев крепость – глинобитную стену с башенками и зубцами на приречном холме. Внизу, под холмом, лежал настоящий порт – длинные причалы, навесы для товара, большие лодки, иные с хороший кнорр размером. И не то чтобы мирные – размалёваны устрашающе, мордами клыкастыми да лапами, шипы торчат локтя в три длиной. А пара таких и посреди реки. Может, если сами б не пристали, худо бы вышло.

Народу сбежалось на пристань, на чужаков поглазеть – несчётно. Один другого чернее. Кое-кто в одежде, но большинство – голые, срам не прикрыт, у баб даже. И срам тот тоже безволосый и чёрный, как гриб гнилой. А на ком одежда, так большей частью покрывало узорное, расшитое, на плече одном держится, а под ним – ничего. Но многие с ножами длинными, а кое-кто и с копьями. Большие, с широченными наконечниками, на солнце сверкают – наточены, видно.

Перекинули мостки. Инги ступил на берег первым. В белом плаще с золотой каймой, в золотом венце, в кольчуге, прочеканенной золотом, с узорным зерцалом на груди, с мечами в золочёных ножнах – ни дать ни взять конунг, ступающий на свою новую землю. Свита вырядилась под стать: серебро да золото, брони да многоцветное узорочье. Пыхтели, потели и вздыхали, глядя искоса на хозяина. Вот же кому пар костей не ломит! А тут мучься, задыхайся. Жара как в парилке. Только тем и ладно, кто по-мусульмански вырядился – в белый шёлк да голубой хлопок. Просторно, прохладно.

Ну, господин Инги – он рядом с этими чёрными, как дерево рядом с кустами. До плеч ему никто не достанет. А ещё Леинуй рядом – ох, громаден человек. Сошли на берег – чёрные шарахнулись, смотрят, подойти никто не решается. Ну, тут уже подручные набежали, козлы расставили, доски на них водрузили, полотном застелили и добро выкладывают. Соль в мису медную высыпали, хорошую соль, белую как снег, тканей отрезы выложили – шёлк, и хлопок, и лён чистейший, тончайший, и золотой парчи кусок на любование. А рядом, в миску особую из фляги медной, – ртуть. Чёрные глазеют, перешёптываются, но подойти боятся. А господин Инги ждёт. Солнце печёт вовсю, мозги прямо варятся, а он всё ждёт. Нелепо как-то. Наконец из крепости – а ворота её снизу, от причалов, видны хорошо – выезжает целая кавалькада. Спереди одетые, с прикрытыми лицами, а за ними голые в перьях и со щитами. Все ждут. Чёрные расступились, передние на колени стали, склонились, а за ними народ глазеет нахально – видно, нет здесь почтения к власти.

Подъехали. Спешились – не все, но первые, которые в одежде. Подошли, стали поодаль. Господин Инги стоит как вкопанный. Те видят такое, ближе подошли. Мать честная, сколько золота на них! И всё тяжеленное, литое: обручья, гривны, кольца – прям жернова с дырками. Но всё равно господин Инги с ними как ярл над траллами – высокий, светлый. Те смешались – видно, ожидали, что первым он заговорит. А он смотрит и молчит. Потом заговорили на тарабарщине своей, на другую перешли. Тут господин Инги кивнул и ответил. И те оживились и ну балаболить. Потом господин Инги повернулся и говорит: торгуйте, дескать, что выложили, нам едой запастись надо. И по рядам торговым здешним походите, но осторожно, и не в одиночку. А он с Леинуем да ещё дюжина – во дворец, к правителю. Жаль только, броней снимать не велел. Ну что здесь поделаешь. Чёрные с виду, конечно, хлипкие – а копья-то вон какие. Торговля торговлей, а ухо востро держать надо. Знаем мы дела эти. Нет в этой чужой земле закона, что б бусурмане ни говорили.

В этой земле всё мелко – и люди, и кони. В землях севера иные псы больше этих коней. Сложение – как у берберских скакунов, голова длинная и узкая, тонкие пясти, длинная прямая спина. Но всё будто высушили, уменьшили. Смешно ехать, когда ноги чуть не скребут по земле. Но идти рядом с всадниками ещё смешнее. И унизительнее. Они на самом деле хотели почтить гостей, обрадовать прибывших чужеземцев. Инги давно уже научился чуять человеческую гнусь: кислую, прогорклую вонь самодовольства и презрения, желчь насмешек, фекальный смрад лжи. В этих людях страх мешается с радостью. Они боятся – но прибывшие им очень нужны.

Эти люди выглядят неплохими воинами – сухощавые, жилистые, на конях сидят как влитые. Но их оружие… грозные наконечники копий из мягкого, скверно прокованного железа. Тяжёлые тесаки на поясах – неуклюжие, с грубыми рукоятками. А ещё топоры, изогнутые, как серп, чудовищные круглые секачи из бронзы, палки, усеянные чьими-то зубами, шипастые закорюки с крошечными рукоятками, луки из гнутых прутьев… с кем они воюют таким хламом? Только у людей в литамах – обычные прямые мечи в деревянных ножнах.

Люди в литамах и заправляли здешним народом. Язык их походил на говор масмуда, и потому Инги, послушав жалкие потуги здешнего факиха (здесь был самый настоящий факих-маликит, учившийся в Тлемсене!) перевести для гостей на арабский, сам перешёл на берберский – к немалому удивлению хозяев. Сын управителя города, светлолицый и горбоносый, с глазами-маслинами, даже в ладони захлопал.

Угощали гостей на славу. На полу, застеленном чистыми циновками из золотистого тростника, разложили на пальмовых листьях варёное мясо и сладкую кашу из непонятной крупы, мелкой, светло-жёлтой, похожей вкусом на дроблёную пшеницу, варёные ломти непонятного, но очень сытного плода, поставили глиняные миски с подливкой из сыворотки и сметаны, масло цвета топлёных сливок, пахнущее орехами, выложили поджаристые лепёшки, печенье, бело-жёлтое и тоже пахнущее орехами, подавали на прутьях печёных птичек, мелких, но сочных – их ели целиком, прожёвывая мягкие косточки. Подавали и рыбу, на вид вкусную и пахнущую так, что слюнки бежали, – но рыбу ели только чёрные. Её даже не ставили поблизости от почётных гостей. Люди в литамах смотрели на рыбу с презрением и гадливостью.