Лунный Зверь - Игорь Вереснев

В самую точку попала!

— Эх, знать бы, какие они, небеса?

— А и узнаём. Господь сподобит в царствие свое Принять, и узнаем. И я надеюсь заслужить. Главное, когда придет час смертный, в вере крепким быть нужно. Не испугаться, не усомниться…

Она еще что-то говорила, но это уже было не важным. Главное монахиня сказала — в смертный час все решится. Без бремени телесного в заветную дверцу куда легче проскочить будет!

План созрел молниеносно. И дальше Феокл думал лишь о том, как выпроводить Онелу. А когда матушка ушла, явится ли Господь? В последние годы Бог посещал его редко, лишь когда Феокл просил о неотложном. Просьбами святейший не злоупотреблял, понимал: дел у Бога и без него достанет. И Бог никогда не отказывал, являлся слуге своему.

Сегодня Феокл решил обмануть Бога.

Было страшно, по-настоящему! Как в тот миг, когда исчезли товарищи в белом ничто мыса Эш, как когда сорвался с уступа в Карханаре… Потому, прежде чем звать, вылил в себя добрых три четверти бутылки марильского хереса.

«Господи, яви себя слуге своему верному, Смиренно прошу о милости…»

Молитву успел прочесть раза три, прежде чем знакомо перехватило дыхание и будто изнутри начало распирать…

«— Здесь я, здесь! Ого, в это твое время я не заглядывал. Как ты тут, живой?

Господь причмокнул его губами, слизнул капли хереса.

— Хорошее вино, одобряю. Вчера мы такой кислятины набрались, изжога всю ночь мучила. А, у тебя это не вчера было. Даже не в последнюю нашу встречу. Забудь, что я сказал. Что там за дела? Где чудо явить нужно? к — Прости, Господи. Не за чудом я позвал. Для себя просить хочу.

— О? Проси.

— Жизнь моя смертная к концу подходит… Не мог бы я еще раз лицезреть тебя напоследок? Как тогда, в Пиринских горах?

Просьба вызвала у Господа замешательство. Будто бы и хотел исполнить, да не знал как

— Лицезреть… Зачем лицезреть? Ты же слышишь меня? Разве недостаточно?

— Прости, Господи. Не хотел утруждать тебя…

— Да ладно. Давай лучше выпьем! Как в старые добрые времена. А?

Именно этого Феокл и ждал. Стараясь не вспомнить О желтом порошке, щедро высыпанном в вино, поднял наполненный до краев бокал, поднес ко рту и начал быстро, жадными глотками пить.

— Да не спеши ты так. — Бог придержал руку. — Херес смаковать нужно… Постой, это то вино, которое ты только что пил? Привкус у него какой-то гадкий, желез…

Мир вокруг внезапно опрокинулся, завертелся бешено. И, разбившись на мириады осколков, померк

…Вначале Феокл почувствовал, что сидит, упершись

лицом во что-то гладкое и прохладное. Во рту и дальше, до самого желудка, стояла противная горечь. И от горечи этой боль расходилась по всему телу, давила на виски, на затылок, мешала дышать.

Затем понадобилось время, чтобы понять, тьма вокруг из-за того, что глаза закрыты. Веки разлепил с трудом. Приподнял голову. На столе перед ним стояло прямоугольное зеркало с узорами и магическими символами, тянущимися по оправе. Сообразил, не зеркало вовсе это. Окно в другой мир. В его мир. И сейчас оно было распахнуто.

Феокл будто с высоты — выше, чем потолок! — смотрел на свои апартаменты в кафедральном соборе. На пустую бутылку, стоящую на столе. На перевернутый стул. На хрустальный бокал с отколовшейся при падении ножкой. И на себя, скрючившегося, неподвижно лежащего на полу. Хоть и велико было расстояние, видел все отлично. И посиневшее лицо, и вывалившийся из открытого рта язык, и выпученные, остекленевшие глаза. Смерть от яда — зрелище отвратительное.

Стало страшно. Ради знания решился на грех великий! Всю жизнь боролся с подобным мракобесием, а сам не устоял перед соблазном.

Но… Если тело его сейчас лежит мертвым, а он смотрит на него, значит, получилось?!

Феокл осторожно скосил глаза на руки, лежащие на столе. Пористая, еще не старая, но дряблая и рыхлая кожа, толстые короткие пальцы, гладкие, без единой мозолины ладони. Такие руки могли быть у богатой, избалованной и ленивой женщины. Но эти руки принадлежали мужчине. Мужчине, никогда не сжимавшему рукоять меча или корабельный штурвал, не знавшему, что такое плуг или кузнечный молот, никогда не занимавшемуся физическим трудом. Такие руки могли принадлежать только Богу.

— Всевышний? Всевышний, это я, верный слуга твой…

Феокл знал, как позвать Господа. Там, у себя. Но теперь он был на небесах, смотрел на мир из тела Господа! Но самого Господа здесь не было. Ощущение радости, переполняющей тебя, льющейся через край, не приходило.

Феокл резко вскочил, вынудив тело болезненно застонать, обернулся. Кого он надеялся увидеть? В комнате было пусто. Лишь маленький глупый человечек, забравшийся в тело своего создателя. Отобравший тело у своего создателя!

С необычной четкостью Феокл понял, что наделал. Не себя он убил подсыпанным в вино ядом Бога! И знал ведь, что Бог — человек Но не понимал этого до конца. Забыл, что любой человек смертен. Глупостью своей, ересью погубил дело всей жизни. Нет, не так! Погубил ВСЁ!!!

Не просто страх овладел им. Даже ужасом это назвать нельзя было. Будто обрушились небеса, раздавили, и мрак холодный заполнил все члены, и пустота поглотила все вокруг. Осталась тварь малая, беспомощная, никчемная.

Феокл заорал и не услышал своего крика. Завертелся, попытался куда-то бежать. Тут же споткнулся, упал, попробовал подняться вновь. Все вокруг кружилось в бесовском хороводе, а он все кричал, разбрызгивая вокруг слезы и слюни:

— Господи, вернись! Прошу тебя, ты же Всемогущий! Как хочешь накажи меня, тварь никчемную, неблагодарную, ввергни на веки вечные в Тартар, только вернись! Господи, умоляю тебя!

…Сколько продолжалась эта прострация, неизвестно. Приходить в себя Феокл начал, лишь когда сил почти не осталось. Отметил, что сидит на полу, покрытом розовато-желтым, с правильными узорами мрамором. Однако мрамор этот был каким-то теплым, мягким и упругим. На нем можно было сколько угодно сидеть и даже лежать, бока не заболят.

В жилище Господа находилось много диковинных вещей. Назначение их Феокл понять не мог. Да он и не гадал. Возможно, инструменты это, которыми Бог сотворил мир? Или предметы обыденной его небесной жизни.

Из того, что понятно, здесь были диван со скомканной, несвежей постелью, пара маленьких кресел; стол, непривычно хрупкий, собранный из слишком тонко обтесанных дощечек Еще — стул, тот самый, на котором сидел Бог, когда Феокл забрался в него. Необычный стул, с одной толстой ножкой, расходящейся к полу пятипалой лапой. Вместо когтей лапы венчали маленькие черные колеса. И вдоль стен — стеллажи, закрытые бесцветным, почти невидимым стеклом. Там на полках притаились наполненные непонятным короба и книги, книги, книги в разноцветных блестящих переплетах.

Жилище бога выглядело бедным и запущенным Маленькое, с низким потолком. Пятна на выцветшей, потертой драпировке стен. Пыльно, пол грязный и липкий. И запах… Спертый запах застарелого перегара. Нерадивые же слуги у Господа! Или… У Господа здесь нет слуг?! Создатель и повелитель их мира — не владыка небесный, а обычный ремесленник?!