1982, Жанин - Аласдар Грэй

– Ну? – сказала она.

– Мы не могли бы увидеться сегодня вечером?

– Нет, у нас ведь все кончено. Мне кажется, я ясно дала тебе это понять.

После паузы я произнес:

– Я понимаю, почему ты прекратила со мной отношения.

– Ну и замечательно. Значит, говорить больше не о чем.

Но она не положила трубку. С некоторым усилием я выдавил:

– Спасибо, что ты была так мила со мной. Надеюсь, теперь ты счастлива.

– Пока, Джок, – сказала она.

Это были последние слова, которые я слышал от нее.

Заслуживал ли я такого отношения? Да, заслуживал. Я заслужил это. Поделом мне.

Какое-то время спустя я встретил знакомую Зонтаг. Выяснилось, что человек у каминной полки был совершенно незнаком ей – он оказался инженером почтовой службы, которого бросила жена. Они с Зонтаг провели вместе ночь, а через два дня он переехал к ней, хотя ее соседки не слишком обрадовались. Но прошло два месяца, и ему предложили хорошее место в Англии, так что они втроем – он, Зонтаг и ее сынишка – переехали в Лондон. Надеюсь, она счастлива там. Она достойна счастья. Хотя бы за свою смелость.

Моя мать тоже была смелой женщиной, и она тоже была достойна счастья. Только сейчас я это понял. А когда-то ведь так рассвирепел, что даже сжег ее письмо. Правда, перед этим прочитал его раз двадцать или тридцать, поэтому помню наизусть каждое слово, разве что порядок их может быть незначительно нарушен. Вот оно.

Сынок, дорогой!

Это письмо наверняка шокирует и даже разозлит тебя, ведь до сих пор ты получал от меня только рождественские открытки, да уж, нас с тобой никогда нельзя было назвать Писателями, это Папа у нас всегда был Писателем. Ты вскоре получишь мою фотографию из Новой Зеландии. У моего братца до самого Последнего дня были проблемы с головой, однако мне кажется, он все-таки узнал меня, так что я наверняка немного облегчила ему последние минуты. Тем лучше – хоть какая-то польза от моей поездки. Вообще-то ему уже было за 80, а из Шотландии он уехал до твоего рождения, значит, тебя его смерть вряд ли слишком расстроила. Но, сынок, понимаешь, по пути назад появился этот мужчина, который был так Обаятелен со мной, одному Богу известно, что он во мне нашел, я же вовсе никакая не Цыпочка и вообще не очень-то Симпатичная. И мне он совершенно не понравился, он ведь сильно старше меня, но он этому значения не придает, одевается как мальчишка, правда, это в Нашем представлении: цветастые носки, шорты и рубашки, кстати, у него громкий голос, из тех, что мне никогда не нравились. Но не могу сказать, что он Невежлив. Наоборот, он очень Вежлив, но Совершенно Не в Моем вкусе, просто не понимаю, что он во мне нашел, у него же целое состояние так про него говорят, и он на пенсии, и Вдовец. Но не думай, мне нет дела до его денег. Сынок представляешь, он несколько раз рассмешил меня, хотя, ты же знаешь, у меня не очень-то с чувством юмора, как и у тебя и у твоего отца, так что не думай, я не превратилась в какую-нибудь Дешевку. Он все время обедал со мной за одним столом и все время приглашал потанцевать, но я всякий раз говорила «Нет», а в последний вечер он все-таки потанцевал со мной, и я поняла, что танцую впервые с тех пор, как твой отец ухаживал за мной за несколько Месяцев до свадьбы. А потом он сделал мне предложение, хотя ведь знал, что я замужем, и я страшно разозлилась и сказала: «Разумеется, Нет», но с него как с гуся вода. Он сказал, что будет путешествовать по Шотландии перед своей поездкой в Европу и через неделю приедет в Длинный город, где хотел бы опять меня увидеть. Я сказала, что увижу его не раньше чем через месяц, и даже если он будет каким угодно обаятельным, я все равно скажу «нет». Для него это не будет большим потрясением, сказал он, но я не хочу вдаваться в детали, могу только сказать, что сейчас твой отец все знает, но я попросила его, чтобы он ничего не говорил тебе, потому что хотела сама рассказать все, ведь я с Фрэнком в следующую субботу уезжаю в Новую Зеландию, уезжаю с центрального вокзала Глазго в 3 часа дня. Я бы очень хотела повидать тебя перед отъездом, если ты не слишком на меня сердишься за то, что я такая гадкая женщина. Если тебе нечего мне сказать, кроме всяких Обидных слов, тогда нам лучше не видеться. Сынок, даже не знаю, что ты теперь обо мне думаешь после всего, что я написала, ведь я не могу сказать, что Фрэнк нравится мне больше, чем твой Отец, как же я могу так поступить? Твой отец – очень хороший человек. Я прожила с ним 23 года, и он всегда был прекрасным мужем, но мне хочется что-то изменить. Твоему отцу нравится стабильность, а я никогда не любила стабильность, конечно, женщина с сыном должна скрывать свои чувства и вести себя подобающе, но ты ведь уже сам встал на ноги, женился, я тебе больше не нужна. Иногда мне кажется, что ты и раньше не особо во мне нуждался. С тех пор как тебе исполнилось 10 лет, ты переселился в какой-то свой недоступный мир – сидя над своими книжками, ты бормотал что-то себе под нос и хмурился как маленький взрослый мужчина. Ты всегда был как-то ближе к Отцу, чем ко мне. Эта фраза совсем сбила меня с толку. Никогда я не был близок с отцом, пока она не ушла от него. Наоборот, мне казалось, что она самый близкий для меня человек, но при этом они с отцом казались мне как бы одним существом. У меня есть одна страшная догадка: мы все втроем, хоть и жили вместе, были очень одиноки и далеки друг от друга. Я знаю, что ты тоже поклонник стабильности, и поэтому мое письмо тебя наверняка разозлит. Очень надеюсь, что ты сделал правильный выбор, женившись на Хелен. Постарайся быть чутким к отцу, ему это необходимо сейчас.

С любовью,

Твоя гадкая старая мама

P. S. В следующую субботу я буду стоять на центральном вокзале у барьера до самого отправления поезда, а Фрэнк останется в вагоне, так что тебе не обязательно будет его видеть, если не захочешь. Поезд отправляется в три часа дня.

Разумеется, я был вне себя от гнева. Чем больше я думал об этом, тем больше склонялся к одному из двух вариантов – либо проигнорировать приглашение и не ходить ее провожать, либо пойти туда и хорошенько наорать на нее. Потом я все-таки нашел компромиссное решение.

Я пойду и заведу с ней неспешный разговор. Дождусь, когда проводник начнет хлопать дверьми перед отправлением поезда, и крепко обниму ее, не пуская к вагону. Если даже Фрэнк попытается вмешаться и освободить ее, я буду держать крепко. Я вообразил его себе лысым и толстым, этаким карикатурным американцем в сандалиях, шортах-бермудах, солнцезащитных очках и шляпе. Он, должно быть, станет бить меня по лицу, возможно даже до крови, но я все равно не отпущу маму, пусть она увидит, что он за животное, и прикажет ему убираться к черту, а сама вернется к папе. Возможно, вернется. Я не удивлен, что в голову приходят такие жестокие мысли. Мне никогда не казалось, что я очень люблю свою мать. С тех пор как я покинул родительский дом, я видел ее всего несколько раз. да и то – исключительно из чувства долга.

Я приехал на станцию без двадцати три. Подходя к барьеру, я все замедлял и замедлял шаг. Ее там не было. Тогда я купил в киоске журнал и стал неподалеку, прикрываясь им, делая вид, что читаю. На самом деле я смотрел на поезд и пассажиров. Либо мать с Фрэнком еще не приехали, либо сидят в вагоне. Минуло без четверти три, и тут я увидел ее – очень высокую женщину с чрезвычайно прямой осанкой и седыми волосами, идущую вдоль платформы. Я узнал ее простой черный плащ, а вот сиреневая шляпа была мне незнакома и смотрелась довольно безвкусно, как и оправа очков с вытянутыми уголками. Нелепо все это выглядело на респектабельной пятидесятилетней женщине. Одного только взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, насколько дикий и невыполнимый план пришел мне в голову. Никогда я не смог бы поднять на нее руку. Долгое время она стояла неподвижно за барьером. Я хорошо видел ее лицо, понимая при этом, что зрение у нее плохое, и пока я не сделаю несколько шагов вперед, я буду оставаться для нее неузнаваемым размытым пятном. Но пошевелиться я не мог, потому что совершенно не представлял, что скажу ей. Сейчас я уже не чувствовал никакого гнева или обиды. Тщетно напрягал я мозг, казалось, все мои мысли спутались в клубок, и невозможно было придумать ничего, что заставило бы меня сдвинуться с места и убрать этот жалкий журнал. Обычно лицо ее выражало суровую задумчивость, улыбалась она, опуская уголки губ вниз, словно предотвращая их движение вверх. Но сейчас я не понимал выражения ее лица – оно было неопределенным и немного потерянным. Время от времени она смотрела на наручные часы, снимала и надевала перчатку. В конце концов к ней сзади подошел мужчина в солидном черном костюме. При взгляде на него сердце мое замерло, на мгновение мне вдруг показалось, что это Хизлоп. Но я ошибся. У человека было пухлое мальчишечье лицо. Он что-то сказал ей, взял за руку и повел в вагон, а проводники тем временем начали захлопывать двери. Меня оттеснили к барьеру, но не могу не признаться: глядя на них издалека, я невольно подумал, что они здорово смотрятся вместе, хотя мать была чуть-чуть выше его. После того как поезд ушел, я сообразил, что, когда они собирались войти в вагон, мне следовало крикнуть: «Пока, мама, пока!» – и помахать рукой. Это не помешало бы ей сесть в поезд, но, во всяком случае, она бы знала, что я все-таки приходил попрощаться.