Вселенский неудачник - Дмитрий Емец

Консул развел руками.

– А что я могу? Думаете, вы один здесь такой? У меня нет даже лазерографа, чтобы сообщить о вас на Землю. Нашего военного флота в ближних секторах нет, да он сюда и не полетел бы ради нескольких бедолаг. К тому же открою вам секрет: в списке министерства освоенных миров Па-ра-ту имеет классификацию Б-2, что означает бесперспективный мир. Одним словом, на Земле давно махнули на эту планету рукой, и тамошним чинушам абсолютно все равно, что тут происходит.

– Ушам своим не верю! – закричал я, взбешенный его рассуждениями. – Неужели вы, как страус, спрячете голову в песок и бросите меня в беде? У землянина отняли ракету, одежду, фактически сделали рабом, а вам совершенно все равно? Но я же ваш соотечественник!

– А это еще неизвестно. У вас ведь нет документов, удостоверяющих личность, – заявил консул. – Как я могу быть уверен, что вы – это вы? Вдруг передо мной очередной хитрый абориген, решивший завладеть чужой ракетой? Ну-ну, не злитесь, батенька... Не надо сжимать кулаки. Я-то вам верю, но как лицо официальное... Вот что мы с вами сделаем. Приходите ко мне годика через три. Возможно, когда срок местного гостеприимства истечет, я – без угрозы вызвать дипломатический конфликт – смогу устроить вас на какой-нибудь грузовой звездолет.

– А моя ракета? – с надеждой спросил я.

Консул отвернулся, избегая смотреть мне в глаза.

– Вопрос явно не по адресу. Я не господь бог. Поверьте, мне и так очень непросто живется на этой планете. Я уже двадцать пять лет подаю рапорты о переводе в какой-нибудь другой мир, но, увы, все они остаются без ответа, – сказал он несчастным голосом.

Я ударил кулаком по столу:

– Чудесно! Просто чудесно! Выходит, моей родной планете и ее правительству плевать, жив я или умер, ограблен или нет? Я для вас пустое место, ноль, который не стоит даже того, чтобы ради него почесаться!

– Увы, друг мой, увы. Вы выразились, пожалуй, слишком резко, но я не могу не признать, что в общих чертах верно обрисовали ситуацию, – кивнул консул.

Я направился к двери и лишь на пороге, обернувшись, спросил, есть ли шанс получить убежище, если меня захотят отправить на урановые рудники.

Консул исторг из своей бочкообразной груди унылый вздох:

– О каком убежище может идти речь, когда туземцы не имеют ни малейшего представления о дипломатической неприкосновенности? Да оставь я только ночевать вас здесь, завтра туземцы заявят, что вы – новый консул, а я – этот ваш чертов Ло-до. Я вам даже воды не могу предложить, потому что вы тут же будете считаться моим гостем.

– Не волнуйтесь, даже если я буду погибать от жажды, то не попрошу напиться у такого червя, как вы. – Мой голос хотя и дрожал от негодования, был полон скрытого достоинства.

Пыхтя от жары, консул продолжал как ни в чем не бывало обмахиваться веером. Подумав, что едва ли в мире существует оскорбление, способное прошибить его толстую шкуру, я спустился с крыльца и отправился в глубь джунглей. Я скорее был согласен погибнуть от укуса гремучей змеи или быть задранным ягуаром, чем вернуться в тростниковую хижину к Ло-до, где меня ждала рабская циновка.

Углубившись в джунгли, я присел отдохнуть на поваленный ствол, но вдруг позади меня громко хрустнула ветка. Кто-то двигался по тропинке. Решив, что это Ло-до, я быстро свернул с дороги и нырнул за толстый ствол хлебного дерева.

На тропинке появились четыре дюжих туземца, тащившие на плечах бамбуковые носилки, в которых лежал горбоносый абориген в убранстве из птичьих перьев. Даже не посмотрев в сторону дерева, за которым я прятался, носильщики прошли мимо. Я догадался, что встретил вождя – того самого, о котором упоминал в разговоре со мной консул. Судя по свекольному цвету лица и запрокинутой голове, вождь возвращался с пирушки, на которой, по своему обыкновению, воздал дань божеству, имеющему столь сильную власть над всеми гуманоидами, – Бахусу. Пропустив носильщиков с вождем вперед, я незаметно отправился следом за ними и вскоре увидел большую тростниковую хижину на высоких сваях, обнесенную оградой из заостренных кольев.

Вождя внесли внутрь ограждения, и деревянные ворота со скрипом закрылись. Я же забрался на пальму и, скрытый ее кроной, бросил взгляд за ограду. Я увидел, как носильщики передают вождя его женам, которые, привычно подхватив обвисшее тело, затаскивают своего выпившего властелина в дом. Все туземцы-мужчины остались снаружи, и никто из них не посмел даже ступить на порог хижины. Открытие, что на этот счет существует строгое табу, меня обрадовало.

Просидев на пальме до ночи и дождавшись часа, когда носильщики и воины отправились спать под бамбуковый навес во дворе, я перемахнул через частокол, незамеченным добрался до хижины вождя и влез в окошко. Легкости, с которой я это проделал, весьма способствовало то, что окно было расположено низко и представляло собой обычный прямоугольный вырез в тростниковой стене.

В хижине было темно – так темно, что я смог разглядеть лишь земляной пол с постеленной на нем соломой. Пахло прокисшей похлебкой, потом и самогоном. Из дальнего угла доносился густой храп. На четвереньках я осторожно пробрался между cпящими вповалку женщинами и всмотрелся в лицо храпящего человека. Да, это действительно был вождь. Он лежал на боку, широко открыв рот, и по его подбородку стекала слюна.

Мстительно усмехнувшись, я нашел незанятую циновку, расстелил ее рядом с вождем, растянулся на ней и сразу заснул. Утром, едва забрезжил рассвет, я проснулся от визга. Визжала одна из женщин, в ужасе уставившись на меня. Вождь, разбуженный тем же воплем, приподнялся на своей циновке и, ничего не понимая, осоловело озирался.

Услышав крик, в хижину ворвались воины и замерли в замешательстве на ее пороге, не зная, как им со мной поступить. Один из них замахнулся копьем, но, не решаясь метнуть его, так и застыл. Я встал, спокойно взял со стола тыкву с водой, с удовольствием сделал несколько глотков и, поставив тыкву обратно, вытер губы. Потом подошел к вождю, снял с его головы убор с перьями и натянул себе на макушку. Вождь, не совсем еще протрезвевший, не сопротивлялся. Визжавшая женщина наконец замолчала и теперь лишь судорожно дышала.

Показав на свой убор, я громко сказал воинам:

– Что вы на меня уставились? Ночью наши души поменялись местами, и теперь я – вождь, а эта пьянь – туземец Ло-до. Заберите его с собой и вон отсюда! Я не разрешал вам пялиться на моих жен!

Воины растерянно переглянулись, не решаясь нарушить непреложный обычай. Они своими глазами видели, как я лежал на циновке в хижине вождя и пил воду из его тыквы – значит, я был его гостем, и ночью наши души вполне могли совершить переселение.

После минутного колебания, не слушая женский визг – ибо общеизвестно, что женская душа неразумна, – они подхватили вождя под локти и бережно вынесли его из хижины. Вырываясь, вождь что-то кричал, с каждой секундой все более гневно, но воины держали его крепко.

Они вынесли вождя во двор, а я остался в хижине среди его жен. Из окна было хорошо видно, как вождь, наконец вырвавшись из рук воинов, пинками расшвырял их, схватил мачете и побежал к своей хижине. Я стоял у окна, обнимая за плечи одну из только что пойманных жен. Уже почти добежав до крыльца, вождь увидел меня и остановился. Мало-помалу его испитая физиономия приобретала осмысленное выражение.