Время новой погоды - Шон Мерфи

Он ехал, а дождь и туман сгущались вокруг него: туман окутал все вокруг темно-красным покровом, словно все предметы на земле вдруг стали живыми, пульсирующими сердцами, из которых начала сочиться кровь. Вот в чем главная проблема западной цивилизации, думал Бадди. Мы смотрим на мир и его предметы как на мертвые объекты, мы поступаем с ними, как нам заблагорассудится, а ведь фактически во всем, до самого маленького камешка, до осколка стекла, пульсирует жизнь.

Жизнь, которая в данный момент вроде бы не включала его в себя.

Бадди хотелось вернуть все назад, к самому началу, и все начать заново. Ну и что, если правительство навсегда искривило время? Может быть, новый вариант времени будет лучше? Возможно, как утверждают исследователи, наша жизнь когда-нибудь будет развиваться от конца к началу. И если бы можно было прокручивать историю нашей жизни назад, мы смогли бы оставить ее впереди. Мы стали бы прокручивать кинопленку собственной жизни с конца к началу: умершие восставали бы из гробов и постепенно заново обретали силы и жизненные соки; кровь снова прилила бы к их щекам, зубы вернулись бы в пустые десны, сексуальный аппарат снова принял бы строевую стойку. Зрению возвратилась бы ясность, а слуху – острота…

Пожалуй, если бы можно было прокрутить историю своей жизни назад, мы смогли бы убежать от смерти.

Бадди ехал на север; дождь усиливался, температура падала до тех пор, пока влага, окутавшая все вокруг, не начала замерзать. Тонкая пленка льда покрыла каждый стебель, все листья и ветви деревьев и – самое опасное – мосты, так что машины, легковые и грузовые, если только их водители не проявляли особой осторожности, начинали крутиться на мосту, как хоккейная шайба, будто их колеса совершенно утратили всякую связь с его поверхностью.

Он ехал через горы, в сельскую местность. Голые ветви тополей чертили небо, каждый прутик – в прозрачной стеклянной оболочке, узловатые руки суков указывали все направления сразу. Повсюду, где бы он ни ехал, блестели льдинки, острые и сверкающие, словно алмазы. Ледяной мир, думал Бадди.

Он ехал и ехал, мечтая о том, как бы найти выход; но кто-то пристегнул купол неба к горизонту со всех сторон, и казалось, что выхода нет.

Бадди ехал через горы на север и наконец выехал на высокую безлесную равнину, окруженную горами, – равнину совершенной белизны, одетую снегом; белизна простиралась, насколько хватало глаз, и доходила до дальних горных пиков. Они тянулись к небу плотными, неровными рядами, вздымая вверх истерзанные хребты, острые и иззубренные, словно ножи; между ними открывались темные каньоны, будто врата в непознанные миры. Это была вселенная белизны, нарушаемой лишь перекрещивающимися линиями заборов и змеиными извивами темных, далеко протянувшихся дорог. Вдали вершины отполированной льдом столовой горы сияли в лучах низкого солнца, как золотые города. Поверхность шоссе здесь была испещрена черными волнистыми полосами, словно письменами языка, похожего на арабский: это трещины в дорожном покрытии, рожденные сменой жары и холода, были залатаны более темным асфальтом. Они разворачивались перед ветровым стеклом и уходили под колеса, будто слова, начертанные на пергаменте, будто Бадди ехал по бесконечно разворачивающемуся свитку величайшего текста в мире, но был неспособен его расшифровать.

Вопреки его воле, пока он смотрел на этот пейзаж, в нем стало нарастать чувство, похожее на изумление. Он ощущал в сердце удивительный подъем, хотя какая-то часть его существа продолжала этому сопротивляться. Солнце уже село, и на горизонте, меж нахмуренных бровей облаков, загорались краски; вот и сами облака стали набирать цвет и принимать отчетливые формы. Он разглядел огромного розового буревестника, парящего над равниной: омывающая птицу голубизна отделяла ее от такого же огромного кролика, чьи расцвеченные розовым, оранжевым и желтым уши откидывались назад, бледнея вместе с угасающим светом. Он увидел, как между горными пиками вздымаются розовые и оранжевые фигуры драконов. А потом пала ночь, и первые звезды стали появляться на небе, и свет утекал сквозь эти булавочные проколы в ткани ночи.

Все было так ново, будто создавалось в этот самый момент специально для него.

Может быть, думал Бадди, ему все-таки удастся со временем научиться расшифровывать этот величайший в мире текст.

Часы шли, и перед глазами у Бадди все начинало расплываться. Маленькая машина Эдди с вдавленными в корпус крыльями вздрагивала каждый раз, когда мимо проносились тяжелые грузовики, создававшие свои собственные, отдельные воздушные вихри. Их хвостовые огни, с висящими под ними прямоугольными, похожими на передние зубы брызговиками, сливались в один красный ухмыляющийся рот, готовый раскрыться, чтобы поглотить его целиком. Яркие фары приближавшихся машин тоже расплывались и сливались воедино, словно звездные взрывы, словно навстречу ему мчалась сверхновая.

Надо остановиться, подумал он.

Но остановиться он не мог.

Он включил радио, нашел передачу с проповедником.

Ад – это такое место, где нет силы тяжести. Те, кто обречен на вечные муки в аду, не могут оставаться на дне, их все время тянет вверх, прижимая к самой крыше этого места с невероятной силой, которую даже трудно вообразить. Так что, по сути, они проводят дни, фактически стоя на голове. Если, конечно, это можно назвать днями, потому что там и времени нет: ни одно мгновение в аду никогда не кончается, ни одна секунда не протикает мимо так, чтобы ее можно было сосчитать. И дело не в том, что страданиям грешников нет конца: вполне возможно, что конец их несчастий существует, только им до него никогда не добраться.

Бадди сменил станцию, нашел новости. Дела в мире, как обычно, шли плохо.

Прозвучало сообщение о новых болезнях: хронофобия, по-видимому, просто бушевала, как и боязнь гравитации, но возможно, самым губительным из всех новых заболеваний была фобофобия – страхобоязнь. Бадди переключился на другую станцию: ГИД «Корпорации Америка» давал интервью по поводу своей политики, вызывающей загрязнение воздуха. «Воздух? – говорил он. – Стоит ли беспокоиться о том, что совершенно прозрачно? Ведь сквозь него абсолютно все видно! Это совершенно несущественно!» Бадди снова покрутил ручку. Гость программы: «Ну-ну! Что за проблема – продать немножечко времени? Люди веками продавали время – по сорок часов зараз, целую жизнь продавали!»… Визитная карточка станции: «Вы слушаете Ка-США – Америка на вашей шкале!»… Еще один проповедник: «Боги спят вот уже тысячу лет. Мы наконец вступаем в такое время, когда они вот-вот проснутся». Щелк!

Неужели теперь никто больше не слушает музыку?

Тут сзади с ревом стали приближаться фары… Они мчались быстро… «Слишком уж быстро», – только и успел подумать Бадди, когда они нагнали его машину, ярким светом до краев залив зеркало заднего вида. Он услышал высокий, жалобный вой рвущегося воздуха, визг идущей на полном газу машины, и каждый мускул его тела напрягся, ожидая неизбежного удара. Но чудесным образом огни фар, догнав его, разошлись, словно море. Два мотоцикла промчались мимо – один по узкой обочине справа, другой слева. Перед его машиной они снова соединились, и двойной комплект хвостовых огней, словно горящие красным светом глаза, стал с затуханием рева уменьшаться и наконец исчез совсем.