Последняя тайна Лермонтова - Ольга Тарасевич

В видимости активности так удобно прятать свой страх...

* * *

Пусть прошлое остается прошлым. Тем более, что и вариантов других нет. Все равно ничего больше здесь, в сегодняшнем дне, от минувшего не отыскать. Ни детской счастливой усталости со вкусом «эскимо», ни тонкого аромата одеколона на разгоряченной страстью коже, ни яркого салюта успеха, взрывающегося вдруг во мраке выстывшего отчаяния. Как только стрелки часов пробегают свои круги, времена года меняют декорации, и пройденный жизненный путь увеличивается – минувшее остается в другом, уже не существующем мире. И разве что его смутную тень можно разыскать в своих воспоминаниях. Мне иногда снится высокая худая девчонка, возвращающаяся из бассейна. Наплававшаяся, с сухими от хлорки глазами, она уминает мороженое и радуется, что сливочно-шоколадного лакомства остается еще очень много, а ей уже так вкусно-превкусно. Также мне нравятся сны с участием смешливой тогда еще русоволосой студентки. Сбежав с лекции, она отчаянно целуется с однокурсником, подставляет лицо теплым струям дождя, а потом, сбитая хмелем весны и любви с ног, падает в кусты сирени и хохочет.

Кто не покупал то самое мороженое, из детства? Кто, подлечив временем кровоточащие обиды, не пытался начать все сначала с бывшими любимыми? А ведь все не так, все не то! Для меня даже коктейль из ливня и цветов теперь пахнет совсем по-другому. Есть большой смысл в разочаровании, отвращении и очередной горсти осколков разбитых надежд. Оглядываясь назад, конечно, все-таки можно худо-бедно пятиться вперед. Но лучше, удобнее, быстрее туда просто идти. Уверенным шагом, глядя на горизонт будущего, с новым опытом, более полными знаниями, искренне открытым сердцем...

Я думала об этом, с тоской оглядывая огромный зал для бальных танцев. Освещенный множеством свечей, хлеставших по стенам извивающимися тенями, он казался на редкость мрачным, зловещим, совершенно не праздничным.

Корсет душил, голова кружилась, нижняя юбка старательно спутывала ноги. Вспоминая свои недавние романтические восторги, я хотела смеяться. Сегодняшние люди слишком другие, чтобы играть по правилам прошлых веков. Радость и развлечения, оказывается, с годами могут превратиться в настоящую пытку. Мечтать о бале на порядок приятнее, чем на нем оказаться.

Не хохотала я по одной причине: над бедой нормальные люди, которые могут себя контролировать, не смеются. Все вместе мы напоминали оживших узников Кунсткамеры, выбравшихся из стеклянных банок на тусовку уродов всех времен и народов. Ну или опарышей, вгрызающихся в труп – тоже на редкость мерзкая картина.

Смертельный номер: Вован в смокинге, выход бегемота в большой свет. Спортивная одежда как-то скрадывала упитанное брюшко моего горе-поклонника, а теперь оно, обтянутое черной тканью, заметно до каждой сарделистой складочки. Еще у парня нет шеи. Голова выросла, плечи выросли, шея, увы и ах, не уродилась. А бабочку куда-то прикрепить надо. Дорого ему дался этот аксессуар – рожа у Вована интенсивно свекольного оттенка. Он постоянно мне подмигивает и улыбается. Видимо, напоминает, что ан-га-жи-ро-вал, старался.

На тетушку Алену, одетую в лимонное объемное платье, я стараюсь не смотреть. Почувствовав на себе взгляд, она порывается бежать навстречу и чистить карму чадящими палочками благовоний – тогда Андрюше приходится прерывать судебно-медицинскую беседу с Маринкой и ловить прыткую даму. Не пялиться на тетю Марины проще простого. От вида ее комичного небрежного грима – красные щечки-яблочки, красная помада, зеленые тени – становится мучительно тошно. Годы, почему вы так немилосердны к некоторым людям? Хотя, наверное, в таком состоянии не осознаешь, что являешься объектом постоянных насмешек и причиняешь близким людям только неприятности.

Антон-Эмо тоже при параде. Видимо, плеер прирос к мальчишке намертво и не сдирается. Что ж, в этом тоже что-то есть. Новизна! Не доводилось раньше лицезреть смокинг в комплекте с заткнутыми ушами. Антон и так производит впечатление не шибко умного мальчика, а сейчас уж вообще, прости Господи, клоун крашеный.

Но все-таки меньше всего мне нравится, как выглядят Михаил и Айо. Гостеприимные хозяева – они встречают гостей у входа в зал, учтиво кланяются, развлекают беседой. Не знаю, дружна ли эта парочка, но вот в выборе костюмов у ребят полная синхронность, вырядились в одинаково белую одежду. На Панине какой-то светлый офицерский мундир с золотыми пуговицами, девушка задрапировалась длинным кипенно-молочным платьем, вычерняющим ее кожу до угольного оттенка. В паутине теней, отбрасываемых свечами, Михаил и Айо в белых одеждах кажутся привидениями, призраками, заблудшими душами. Я вдруг различаю на их лицах то, что не хочу видеть. Дыхание смерти, отголосок вечности, прощальный реквием... Нет, нет! Придумаю же такую глупость! Я сама себя накручиваю. Это просто скрипка. В углу зала только что играл оркестр, теперь музыка замолкла, только один смычок все еще плачет над струнами, нагоняя на меня, и так мрачную, еще больше тоски.

Увидев направлявшегося ко мне Марининого папу, я поставила едва начатый бокал с шампанским на стол и повернулась к диванчику. Увы – Олеся, Юлька, и вот, опережая меня, Мариночка, мелким шагом; эти дамочки уселись и все, присаживаться негде, хотя диван, обитый сине-белой полосатой тканью, кажется очень длинным. Платья с треножащими подолами, нижними юбками, воланами и оборками, оказывается, занимают так много места.

Как я ни пыталась разминуться и спрятаться, Кирилл Алексеевич все-таки меня перехватил. Элегантный, словно пожилой Ричард Гир; его глаза обрадованно сияют. Что ж, хоть кому-то здесь хорошо, хоть кто-то не парится по поводу вереницы странных событий, происходящих под этими сводами.

– Потрясающий вечер, великолепная музыка! – Шампанское явно повысило градус его радости и чуть подрумянило щеки. – А танцы! Такие сложные! Не правда ли, даже не верится, что раньше их могли танцевать все и каждый!

Наверное, Маринин папа – прекрасный человек.

И в любой другой ситуации я бы продолжила этот ни к чему не обязывающий пинг-понг вежливости. К тому же и обсудить есть что. Согнанные Гиви профессиональные танцоры устроили в центре зала прекрасное представление. Оказывается, мазурка – это целый балет, настоящий спектакль, где каждое движение выверено до миллиметра, а па так много, что мне лично запомнить эти большие и малые шажки, перелеты и перепрыжки не представляется возможным в принципе.

Зрелище тонкое и вместе с тем какое-то беззащитное, как набухающие весной почки, как ключицы в вырезе блузки или хрустальный шар, катящийся к краю стола. Оркестр живет в легкой мелодии, и музыка начинает играть на струнах души каждого. Артисты тоже – апогей восторга! Особенно хороши девушки – изящные, они передвигаются легко и непринужденно, хотя одеты в разноцветные атласные старинные платья. Или они уже к ним привыкли, или для танцев шьют фасоны попроще. Барышни без малейших усилий парят по воздуху, а потом их ладошки вдруг приклеиваются точно к рукам кавалеров, и... танцуют даже запястья, локти, горделиво расправленные плечи, головы, кокетничающие легким поклоном.

Нет, не могу себе представить людей, без специальной подготовки исполняющих такой техничный выразительный танец. Да кривляние какое-то у любого дилетанта выйдет! А ведь присутствующие здесь, за исключением полубезумной Марининой родственницы, люди относительно спортивные и здоровые. Посмотрела бы я на каких-нибудь необъятных американских туристов, поставленных перед необходимостью сплясать мазурку! Или на европейских старичков, которым ни пара костылей, ни инвалидная коляска, ни слуховые аппараты вкупе с катетерами или капельницами не могут помешать путешествовать и наслаждаться жизнью, даже с учетом ее болезненных проявлений...