Казаки - Иван Наживин

– Неложно, вольный свет переменяется… Быть чему-то недоброму!

И митрополит астраханский Иосиф, толстый седой старец с трясущейся головой – в детстве его ударили по голове буйствовавшие тогда в Астрахани казаки Заруцкого, и голова его с тех пор всегда тряслась – и с заплывшими голубыми глазками, всё сходился с дружком своим, воеводой Прозоровским и, истолковывая все эти знамения, предрекал:

– Беда, княже, беда!.. Изольется на нас фиал гнева Божия…

И князь хмыкал носом от своей вечной насмоги, возводил к небу свои водянистые глаза и воздыхал благочестиво:

– Господи, на Тебя единого надежа!.. Укрепи, Господи, град наш…

И его уши как-то жалостно оттопыривались.

Были знамения и другого порядка: появлялись все добры молодцы среди народа и даже смиренные посадские почали говорить всякие смутные воровские слова, немецкий экипаж первого русского военного корабля «Орёл», который был построен по мысли А. Л. Ордын-Нащокина в Деднове на Оке и теперь стоял в Астрахани, бежал тайком на лодках в Персию, за ними торопливо откочевал от стен Астрахани со своими улусными людьми Ямгурчей, мурза Малого Ногая, открыто возмутились стрельцы конные и пешие, требуя жалованья, которое не могло быть вовремя доставлено из Москвы.

– До сей поры казны государевой ко мне не прислано… – говорил воевода, шмыгая носом. – Но я и митрополит соберём вам всё, что можем. И Троицкий монастырь поможет вам. Только вы уж не попустите взять нас богоотступникам и изменникам, не сдавайтесь, братья, на его прелестные речи, но поборайте доблественно против его воровской силы, постойте за Дом Пресвятой Богородицы… И будет вам милость от великого государя, какая и на ум вам не взойдёт!..

– Во, это в самый раз!.. – сказал вполголоса Тимошка Безногий, бывший стрелец государев, который потерял ноги в бою с ногаями и, лишенный благодаря увечью и неспособности к службе своего участка в стрелецких землях, главного обеспечения своего, стал бездомным нищим. – Вот оно, государево жалованье-то!..

И он поднял свои неуклюжие костыли.

Стрельцы возбуждённо галдели. Над сверкающей Волгой всё кружилось вороньё. И стояла над всем городом какая-то особенная, зловещая тишина. Стрельцам тут же собрали более трёх тысяч, и они обещались верой и правдой служить великому государю и дому Пресвятой Богородицы, а пока шумно разошлись по кружалам и весёлым женкам. И лукаво подмигивали один другому. И заиграли нестройно и загремели по кружалам гусли, гудки, сурьмы, сопели, домры, волынки, барабаны, и среди тишины точно затаившегося города было в этих звуках пьяной музыки что-то жуткое…

И вдруг на воеводский двор прибежали рыбаки:

– Стенька стал станом на Жареных Буграх!..

Не успели их опросить как следует, как явились от Степана к воеводе послы: поп астраханской Воздвиженской церкви, отец Силантий, который был при отряде князя С. И. Львова, и слуга Львова, Петюк:

– Так что атаман требоваит сдать город…

Их схватили и, конечно, пытали. Отец Силантий, тщедушный, рыженький, с красным носиком пуговкой, показал, что у Степана войска поболе восьми тысяч, – за это попа посадили в башню. Петюк же не проронил ни слова и был за это повешен. И тотчас же митрополит Иосиф, бледный, потный, с встревоженными голубыми глазками, устроил крестный ход вокруг всей городской стены, причём у каждых ворот останавливались и служили молебен: «Скорая помощница, к Тебе прибегааа-аем…» Конечно, все усердно молились – даже те, которые ждали казаков с нетерпением: молитва никогда не мешает…

Тотчас после молебна князь Прозоровский развёл по бойницам и стрельницам стрельцов, при пушках, – а их было по стенам четыреста шестьдесят, – поставил пушкарей и затинщиков при затинных пищалях, а при воротах – воротных. Работные люди усердно заваливали кирпичом ворота. Все посадские, по тогдашнему обычаю, вышли на стены: кто с пищалью, кто с самопалом, кто с топором или бердышом, а кто с колом или же камнями. И задымились жаркие костры, на которых готовился для осаждающих вар.

Прибежали лазутчики: Стенька сошёл с Жареных Бугров, посадил своих воров в струги, поплыл по Болдинскому протоку, что обтекает Астрахань с востока, потом вошёл в проток Черепаху, а затем в речку Кривушу, что течёт с юга от города: здесь были виноградники и отсюда подступ к стене был самый удобный. Митрополит сейчас же приказал копать ров от своих прудов, – а какие в них караси водились!.. – чтобы затопить эти виноградники. А пока он хлопотал так около прудов, тезики (персы) привели к воеводе двух нищих: Тимошку Безногого и Юрку Заливая. Персидские гости организовали на свой счёт конный отряд для защиты города. Их всадники и изловили этих нищих, которые отлучились из города, неизвестно куда, ещё до того, как были завалены крепостные ворота, а теперь вот, неизвестно как, снова появились в городе. Нищих сразу поднял Ларка-палач на дыбу и изорвал их плетями, и в невероятных муках Пыточной башни они сказали, что они похвалились Стеньке зажечь город в приступное время. И старого безногого стрельца Тишку удавили на виселице, а рядом с ним повис и Юрка, человек неизвестного рода-племени.

После казни к воеводе подошёл Бутлер, немчин, командир «Орла», и сообщил, что ему на корабль неизвестная рука подбросила письмо на немецком языке: воры грозили ему рассчитаться с ним по-своему, если только его немцы будут принимать участие в боях против казаков. Воевода – он всё возводил глаза к небу – совсем растерялся: враг был не только под стенами, но и в стенах.

– Господи, на Тебя единого вся моя и надежда… – поднял он опять свои водянистые глаза в небо. – Спаси и заступи…

– Та, но… – сказал Бутлер с сильным немецким акцентом. – Но фсё же нато забретить рипакам разъезжать по Фолге. И татарский слаботка сжигайть нато, штоп казакам не пыло кте укривайт…

– О?!. А и впрямь!.. Вот мозговитый немчин…

И воевода приказал немедленно запалить татарскую слободу и не велел рыбакам выезжать из города под страхом батогов, а то и смерти. И, собрав на митрополичьем дворе стрелецких начальников и лучших людей города, воевода выслал митрополита увещевать их стоять за Дом Пресвятой Богородицы накрепко.

– Рады служить великому государю верой и правдою, не щадя живота даже до смерти… – сказал стрелецкий голова Иван Красуля. – Ничего не опасайтеся…

Иван Красуля, сорокалетний рослый красавец, был упорным раскольником, ненавидел Москву и уже давно был в тайных сношениях со Степаном.

Было 21-е июня. Из раскалённой степи несло жаром, как из печи, хотя день склонялся уже к вечеру. Волга и все бесчисленные протоки её пылали пожаром… И вдруг крепостные звонницы завыли страшным набатом: воровские казаки, перебравшись через затопленные митрополитом виноградники, шли с лестницами на приступ. Степан с есаулами поднялся на небольшой песчаный холм. Слева сияла золотом и багрянцем Волга. Вспомнился вдруг такой же вот тихий вечер, когда так же вот пылала река, а среди нее билась в агонии красавица Гомартадж. Сердце сжалось на мгновение, но он только нахмурил свои густые брови и крикнул пробиравшимся по виноградникам казакам: