Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф

Орангутанга же, который так долго исполнял роль молодого человека, отдали на попечение того самого господина, у которого естественно-научный кабинет. Ученый муж устроил обезьяну у себя во дворе, кормит ее и показывает всякому заезжему гостю как диковинку, — наверное, и по сей день всякий может ее там увидеть.

Когда невольник закончил свой рассказ, в зале поднялся хохот, и молодые люди, попавшие сюда по приглашению старика, тоже посмеялись вместе со всеми.

— Странные они, эти франки! Признаться, я предпочел бы остаться жить здесь, в Александрии, с шейхом и муфтием, чем очутиться в обществе священника, бургомистра да глупых баб из Грюнвизеля!

— Золотые слова, — подхватил молодой купец. — Я бы тоже не хотел закончить дни свои во Франкистане. Франки — народ грубый, дикий, варварский, и образованному турку или персу жить среди них — одна мука.

— Да уж, это точно, — сказал старик. — Но об этом тут есть кому рассказать. Наш надсмотрщик мне говорил, что вон тот приглядный молодой человек знает о Франкистане не понаслышке, он там прожил довольно долго, хотя по рождению мусульманин.

— Это вон тот, который сидит последним? Вот уж действительно — зря шейх такого красавца на волю отпускает! Самый красивый раб во всей стране! Вы только посмотрите, какое у него мужественное лицо, какой смелый взгляд, какая стать! Шейх мог бы определить его на легкие работы, сделать его опахальщиком или подносчиком фиг, подобного рода служба не в тягость, а такой раб был бы украшением всего дома! Он тут всего три дня, и шейх уже готов с ним расстаться? Нет, это просто глупость и настоящий грех!

— Не судите о нем так строго, он мудрее, чем все египтяне, вместе взятые, — слегка осадил говорившего старик. — Сказано вам было: шейх отпускает его потому, что надеется заслужить тем самым милость Аллаха. Он и впрямь красив и статен — ваша правда. Но сын шейха, да возвратит его Пророк в отчий дом, сын шейха был красивым мальчиком, а теперь, наверное, тоже вырос в статного красавца. Что же, по-вашему, шейх должен сидеть на своем золоте и отпустить на волю какого-нибудь дешевого, никудышного невольника, а потом ожидать, что за это к нему вернется сын? Нет, кто хочет что-нибудь сделать на этом свете, тот должен либо все делать хорошо, либо вовсе ни за что не браться.

— Поглядите, шейх прямо глаз не сводит с этого невольника, я уже давно приметил — слушая рассказы, он то и дело бросал в ту сторону взгляд и задерживал его на благородных чертах. Нет, ему явно немного жалко с ним расставаться!

— Не думай так о благородном шейхе! Ты что, считаешь, что ему жалко тысячи томанов[4], если он каждый день получает втрое больше? Просто когда он останавливает свой взор на этом красивом юноше, он, верно, думает о своем сыне, который томится на чужбине, и надеется, что вдруг и там найдется милосердный человек, который выкупит его и отправит к отцу.

— Может быть, вы и правы, — отвечал на это молодой купец, — и мне стыдно оттого, что я всегда думаю о людях плохо и подозреваю их в низости, тогда как вы стараетесь усмотреть в их поступках благородные помыслы. И все же люди в большинстве своем дурны, разве жизнь не подвела вас к такому выводу?

— Нет, именно потому, что я не сделал таких выводов, я предпочитаю думать о людях хорошо, — сказал старик. — Со мною было так же, как с вами. Я жил днем сегодняшним, много чего дурного слыхал о людях, да и сам на собственной шкуре испытал немало дурного, вот почему я стал считать, что на свете живут одни злодеи. Но потом я как-то задумался: ведь не может Аллах — столь же справедливый, сколь мудрый, — допустить, чтобы такой мерзкий род осквернял собою нашу прекрасную землю. Я принялся вспоминать о том, что видел, о том, что мне довелось пережить, и понял: в моей памяти запечатлевалось только зло, а добро стиралось. Оказалось, что я оставлял без внимания, если кто-то проявлял милосердие, и воспринимал как нечто само собой разумеющееся то обстоятельство, что множество семей живут добродетельно и честно, но если только я слышал что-нибудь дурное, скверное, это сразу оседало у меня в голове. Тогда я начал смотреть на все вокруг другими глазами. Мне было радостно увидеть, что ростки добра дают не такие уж скудные всходы, как мне казалось прежде. Постепенно я стал все меньше замечать зло или оно перестало так уж бросаться мне в глаза, я научился любить людей, научился думать о них хорошо и за все долгие годы моей жизни реже ошибался, когда отзывался о человеке хорошо, чем когда называл кого-нибудь жадным, подлым или безбожным.

Старик не успел закончить свою речь, потому что тут к нему подошел надсмотрщик и сказал:

— Мой господин, шейх Александрийский, Али Бану, с благосклонностью заметил ваше присутствие и приглашает вас занять место подле него.

Молодые люди немало удивились чести, выпавшей на долю старика, которого они считали простым нищим, и, когда тот направился в конец зала к шейху, они остановили надсмотрщика, чтобы порасспросить его.

— Заклинаю тебя бородою Пророка, — взял слово писарь, — скажи нам, кто этот старик, с которым мы только что разговаривали и которого так уважает наш шейх?

— Как?! Вы не знаете?! — воскликнул надсмотрщик и всплеснул руками от изумления. — Вы не знаете этого человека?!

— Нет, не знаем, — признались юноши.

— Но я видел собственными глазами, как вы разговаривали тут с ним, перед дворцом, и господин мой шейх тоже видел, и еще сказал: «Это, должно быть, весьма достойные юноши, если сей человек почтил их своей беседой».

— Да скажи ты наконец, кто он такой! — в нетерпении воскликнул молодой купец.

— Похоже, вы надо мною потешаетесь! — отвечал надсмотрщик. — В этот зал никто так просто не попадает, только по особому приглашению, а сегодня старик просил передать шейху, что приведет с собою нескольких молодых людей, если это ему не помешает, шейх же велел ему передать, что он может располагать всем домом.

— Ну уже хватит, сколько нам еще томиться в неведении?! Клянусь жизнью, не знаю я, кто этот человек. Мы с ним случайно познакомились и разговорились.

— Тогда считайте, что вам повезло, ибо ваш собеседник — наиученейший, наимудрейший человек, и все присутствующие здесь смотрят на вас с большим почтением и завидуют. Потому что это не кто иной, как Мустафа, ученый дервиш.

— Мустафа?! Мудрый Мустафа, который воспитывал сына шейха? Который написал множество ученых книг и объездил весь свет? Неужели мы беседовали с самим Мустафой? А мы с ним разговаривали так запросто, как будто он нам ровня, без всякого почтения! — так говорили молодые люди и чувствовали себя пристыженными, ведь дервиш Мустафа считался тогда самым мудрым и самым ученым на всем Востоке.

— Не огорчайтесь, — сказал надсмотрщик, слыша их разговоры. — Радуйтесь, что вы не знали, кто он такой. Он сам терпеть не может, когда ему начинают возносить похвалы. И если бы вам вздумалось назвать его «солнцем учености» или «звездою мудрости», как водится среди ему подобных, то он в ту же секунду развернулся бы и ушел. Но мне пора к невольникам, от которых ждут рассказов. Сейчас черед рассказывать одному невольнику, который родился в самой глубинке Франкистана. Посмотрим, что он знает.