Хлеб Гиганта - Агата Кристи

Все таким же голосом, каким она говорила весь вечер, Нелл произнесла:

— Я не знаю. Вернон, я не знаю.

— Нелл, любимая, ты... ты...

Она высвободилась из его объятий и встала

— Вернон, прошу тебя... Я должна подумать... да, подумать. Я — я не могу, когда я с тобой.

Позже вечером она написала ему письмо:

«Милый мой Вернон!

Давай подождем еще немного — скажем, месяцев шесть. Я не готова сейчас выйти замуж. Кроме того, возможно, к тому времени у тебя что-нибудь прояснится с оперой. Ты думаешь, я боюсь бедности, но дело не только в этом. Я встречала людей, которые любили друг друга — но любовь уходила, столкнувшись с трудностями жизни и заботами. Я чувствую, что, если мы немного подождем и будем терпеливы, все уладится. Вернон, милый, я знаю, что так и случится! И тогда все будет хорошо. Если только мы подождем и будем терпеливы..>

Вернон разозлился, получив это письмо. Он не показал его Джейн, но разразился достаточно откровенной речью, давая ей понять, что к чему. Она ответила в своей обычной манере, мгновенно лишив его самообладания:

— А ты бесспорно считаешь себя подарком для любой девушки, не так ли, Вернон?

— В каком смысле?

— Как ты думаешь — это очень радостно для девушки, у которой есть все — и танцы, и приемы, и развлечения, и поклонники, оказаться в какой-нибудь дыре, где нет ничего, кроме тебя?

— Мы будем вместе.

— Ты не можешь любить ее двадцать четыре часа в сутки. Пока ты будешь работать, что будет делать она?

— А ты не допускаешь, что можно быть бедной, но счастливой?

— Можно, но при определенных условиях.

— Каких? Любовь и доверие?

— Нет, дурачок. Чувство юмора, толстокожесть и такое бесценное качество, как самодостаточность. Ты уверен, что рай в шалаше зависит только от того, насколько вы любите друг друга. На самом деле все намного сложнее. Тебе будет хорошо везде — и в Бекингемском дворце, и в пустыне Сахара — потому что у тебя есть занятие, у тебя есть музыка. А Нелл зависима от внешних обстоятельств. Если она выйдет за тебя замуж, она лишится прежних друзей и привычной жизни.

— Но почему?

— Да потому, что нет на свете ничего сложнее, чем продолжать дружбу, имея разный уровень жизни. Хотя, естественно, так поступают не все.

— Ты вечно сбиваешь меня, — разозлился Вернон. — Или, по крайней мере, пытаешься сбить.

— Я просто беспокоюсь за тебя. Я вижу, как ты возводишь себя на пьедестал и любуешься сам собой, в то время как любоваться особенно нечем, — мягко сказала Джейн. — Ты ждешь от Нелл того, что ради тебя она принесет в жертву своих друзей, свою жизнь, а сам не хочешь жертвовать ничем ради нее.

— Чем я должен пожертвовать ради нее? Я готов на все.

— Только не продать «Могучие Братья».

— Ты не понимаешь...

Джейн ласково посмотрела на него.

— А может, и понимаю. Да, мой дорогой, я понимаю очень хорошо. Но не надо демонстрировать знатность своего происхождения. Не выношу, когда люди начинают этим кичиться. Давай поговорим лучше о «Принцессе в башне». Я хочу, чтобы ты показал ее Радмагеру.

— Нет, Джейн, нет, она ужасна. Понимаешь, я сам не знал, насколько она ужасна, пока не закончил ее писать.

— Конечно, — сказала Джейн. — Так происходит со всеми. Никто этого не знает, пока не закончит, иначе ни один шедевр не был бы завершен. Покажи оперу Радмагеру, Вернон. То, что он скажет, в любом случае будет интересно услышать.

Вернон согласился с неохотой.

— Он решит, что я просто обнаглел!

— Не решит. Он очень высоко ставит мнение Себастиана, а Себастиан всегда в тебя верил. Радмагер считает, что Себастиан чрезвычайно компетентен для своего довольно юного возраста.

— Да, старина Себастиан — замечательный человек, — сказал Вернон тепло. — И к чему бы ни прикоснулся, все превращается в шекели. Боже, как я ему иногда завидую!

— Не стоит. Он не настолько счастлив, как кажется.

— Ты о Джо? Это ничего, у них все еще будет хорошо.

— Скажи мне, Вернон, а ты часто видишься с ней в последнее время?

— Достаточно. Не так часто, как раньше, но я не выношу эту странную среду художников, в которой она увязла — у них грязные волосы, они не моются, а когда разговаривают, несут редкостную чушь. Они совсем не похожи на то общество, где вращаешься ты — на людей, которые добиваются в жизни того, чего хотят.

— Мой круг — это те, кого Себастиан называет успешным коммерческим предприятием. Но так или иначе, я беспокоюсь за Джо. Боюсь, как бы она не наделала глупостей.

— С этим прохвостом Ламарром?

— Да, с этим прохвостом Ламарром. Он знает подход к женщинам, Вернон. У некоторых мужчин так бывает.

— Ты боишься, что она сбежит с ним или что-то в этом роде? Да, Джо, возможно, способна на такую глупость. — Он посмотрел на Джейн с любопытством. — Но я не думал, что ты будешь...

Он остановился и залился краской. Джейн слегка удивилась.

— Тебя смущает мой моральный облик?

— Не смущает. Я имею в виду — я всегда хотел спросить... Ты не представляешь себе, я столько хотел спросить...

Его голос совсем затих. Воцарилось молчание. Джейн сидела очень ровно, она не смотрела на Вернона. Ее взгляд был устремлен прямо перед собой. Потом она заговорила монотонным, бесцветным голосом. Ее рассказ был настолько лишен эмоций, как если бы она говорила о ком-то совершенно постороннем. Это была безликая, краткая летопись кошмара. И самым страшным казались ее бесстрастность и спокойствие. Словно хирург делал вскрытие.

Вернон закрыл лицо руками.

Повествование Джейн подошло к концу. Тихий голос умолк.

Дрожа, Вернон произнес:

— Ты пережила такое? Я... даже не знал, что так бывает.

Джейн спокойно ответила:

— Он был русским и довольно развращенным типом. Англосаксу трудно понять эту утонченно-жестокую страсть. Они знают, что такое грубость, не более того.

Чувствуя себя неопытным ребенком, Вернон спросил:

— Ты — ты так сильно его любила?

Она медленно покачала головой, начала было говорить, но остановилась.

— Зачем ворошить прошлое? Он оставил после себя неплохие работы. Одна из них — в Южном Кенсингтоне. Жутковатая — но стоящая.

И она снова заговорила о «Принцессе в башне».

Через два дня Вернон отправился в Южный Кенсингтон. Единственную работу Бориса Андрова он нашел достаточно легко. Это была статуя утопленницы. Лицо выглядело ужасно — большое, вздутое, разлагающееся, а тело — прекрасно. Красивое тело. И Вернон инстинктивно понял — это тело Джейн.