Русич. Молния Баязида - Андрей Посняков

Лукьян, конечно, Раничева не узнал – Иван предусмотрительно опустил у шапки опушку. Чуть придержал коня, оглянулся. Ага, вечерня, похоже, уже закончилась – благостный от молитвы народ выходил из церквей, постепенно запружая улицы. В такой вечер – возможно, последний хороший вечер, тихий и теплый – никому не хотелось возвращаться домой слишком рано, да и не особо-то темно было еще, так, смеркалось.

Громко прося подаяние, колодники остановились около большой церкви, стражники, лихо подкрутив усы, тут же принялись заигрывать с прогуливающимися девчатами:

– Эй, откуда ты такая красивая?

– Откуда надо!

– Поди, боярская дщерь, не иначе.

– Дворянская!

– Эвон… Хочешь, пряником угостим?

– Нужон мне ваш пряник…

Иван тщательно выбирал момент. Ну, вот, вот… кажется… Заранее вытащил саблю. Тихонько подъехал. И к-а-ак рубанул с плеча по длинной цепи – разрубил влет – аж искры полетели – уж сабельку-то себе подобрал булатную, дамасской работы. Ухватив Лукьяна за талию, перебросил через седло – и ходу! Никто поначалу и понять ничего не успел – просто налетела какая-то разноцветная молния – швык! И нету ее! А колодники, не будь дураки, тоже смекнули – живо расползлись по углам – их-то, ругаясь, и принялись собирать стражи. Иван со своей ношей уже был далеко, у Знаменской церкви. Спешившись, усадил юношу на траву, подмигнул.

Лукьян недоуменно затряс головой.

Раничев пожал плечами:

– Что, не узнал, парень?

– Ты… Сотник Михаил из Стародуба?

– Нет, я Гамаль Абдель Насер, президент Арабской Республики Египет. Между прочим – герой Советского Союза. – Иван снял шапку.

– Не может быть… – округлив глаза, прошептал юноша. – Я думал, тебя…

– Зря думал, – сбрасывая опашень, бросил Раничев и, оглянувшись, увидел Хеврония. Улыбнулся: – Надо бы помочь этому парню.

– Сделаем, – без лишних слов кивнул тиун. – Михряй, тащи из третьей телеги молоток да клещи…

Раничев быстро преобразился: желтый полукафтан сменил на травянисто-зеленый, с самшитовыми пуговицами, лазоревый опашень – на черную однорядку, татаур – на наборный пояс. Даже малиновые сапоги скинул, переобулся в другие, коричневые – ну ничем теперь не напоминал того нахала, что только что выкрал одного из колодников. Авантюра? А они очень часто удаются, авантюры, ничуть не менее часто, чем любой тщательно продуманный план, что сейчас и доказал сам себе Раничев. И не только себе. А ведь сомневался вначале.

– Твою старую одежду сжечь, господине? – шепотом осведомился тиун.

– Сжечь? – Раничев пожал плечами. – Ну, будем еще тут костры разводить… Лучше заверните в нее камни да бросьте в реку… вместе с цепями и колодкой. Ну как, Лукьяне, шея болит?

– Болит, – с улыбкой признался парень.

Обоз остановился сейчас у реки, среди многих, возвращавшихся с ярмарки телег.

– Давай, – Иван подтолкнул юношу. – Снимай с себя отрепье и – в реку. Холодновато правда.

– Ничего, – потер руки Лукьян. – Не замерзну.

Его быстро подстригли, переодели в сухую одежду – черную монашескую рясу с капюшоном. Вроде не должны бы узнать…

У городских ворот во всех отъезжающих пристально вглядывались стражи. Подъехав без очереди – все косились на его саблю и молчали, – Раничев небрежно протянул стражникам несколько серебряных денег:

– Что это всех проверяют? Случилось что, служивые?

– В городе тати, боярин! – спрятав монеты, по-свойски шепнул рыжебородый страж. – Паситесь с обозными.

– А кого пастись-то?

– Огромного мужичагу, в лазоревом опашне, в кафтане желтом да с вострой сабелькой! Недавно только налетел вихрем, отбил колодника, и – фьють! – нету его.

– Да ну! – покачал головой Иван. – Вот так тать! Случайно, не знаете, кто это?

– Как не знать? – стражник заговорщически подмигнул. – Его ж тут узнали многие… Сказать, кто?

– Да уж, сделай милость, – Иван протянул еще одну серебряху.

– Это был знаменитый разбойник Милентий Гвоздь! – убежденно прошептал стражник.

Иван едва…

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно…

Г.Р.Державин

Вельможа

…не зашелся хохотом. Уж кого-кого, а Милентия Гвоздя Раничев когда-то очень хорошо знал, как знал и то, что тот был убит разбойной девкой Таисьей, безнадежно влюбленной в боярского сына Аксена Собакина.

– Милентий Гвоздь, говоришь? – переспросил Иван стражника. – Страшный тать! И впрямь, его пастись надо.

Хлестнув коня, Раничев быстро отъехал прочь. За ним потянулись возы. Большую часть обоза отправили напрямик, в Обидово, а вот с остальными свернули к Угрюмову. Город отстраивался после разграбления войсками Тимура, уже взметнулись к небу маковки церквей и высокие крепостные башни, выстроились в ряды по бывшим улицам избы, впрочем, город сгорел не полностью, так что не так и много нужно было строить.

Отыскав наконец собственный пришедший в полное запустение дом, Иван, заглянув туда, пришел в ужас. Строение и раньше-то требовало ремонта, а уж теперь – и подавно. Балки прогнили, провалилась крыша, покрылись какой-то склизкой плесенью сени, покосился – вот-вот рухнет – забор, амбар был растащен по бревнышку какими-то ушлыми людьми, по всей видимости – соседями. Жить на угрюмовской усадьбе Ивану не представлялось возможным.

– Ничего, Иване Петрович, – утешал тиун. – Выстроим тебе и новую усадебку, дай только срок, чай бревна найдутся!

– Не в рощице ли, случаем? – вспомнил Раничев. – На которую чернецы зарятся?

– А и там, – Хевроний засмеялся, разлохматил цыганистую свою шевелюру. – Наша ведь-то роща была, общественная. И лес тоже – обществу, миру принадлежал. Это сейчас обнаглели монаси… – тиун злобно сплюнул. – Пустить им красного петуха в обитель, а, Иване Петрович?

– Погоди с петухом, успеется, – махнул рукой Раничев. – Что ж, придется в корчму ночевать идти. Знаю я тут одну, у старой башни.

– Это к Ефимию, что ли? – усмехнулся Лукьян. – Этот сквалыжник за постой возьмет дорого.

– Да и другие – не дешевле, одна порода.

Развернув коней, Раничев с Лукьяном и оброчниками направился к старой башне, уцелевшей во время разграбления города гулямами Тамерлана.

* * *

Ефимий встретил гостей ласково, разулыбался, приглаживая рукой светлую – лопатой – бородищу. Поросшие волосом ноздри широкого носа его раздулись, словно предчувствовали поживу, левый глаз чуть прищурился, ну, точно – высматривал, что бы такое схватить.