Горгулья - Эндрю Дэвидсон

В отличие от Говарда меня некому было встречать на воле — ни компании друзей, ни семьи, ни бывшей невесты.

Но я едва ли мог жаловаться — в отличие от Терезы, например, покидал я больницу живым. Медицинский персонал и Марианн Энгел принялись обмениваться сердечными «спасибо» и «удачи!». Конни обняла меня, Бэт крепко пожала руку. Мэдди сегодня не было, но, я уверен, окажись она с нами, обязательно покрутила бы попой. Саюри обещала вскоре навестить меня и приступить к тренировкам и извинялась за Грегора, не сумевшего прийти попрощаться. Сослалась на то, что кому-то из его пациентов понадобилась срочная помощь.

Я ждал, что Нэн протянет мне руку, но нет. Она обняла Марианн Энгел и просила присматривать за мной. Потом поцеловала меня в щеку и сказала, чтобы и я за Марианн Энгел присматривал.

Неужели шизофреникам разрешают водить машину? Очевидно, да. У Марианн Энгел имелся спортивный автомобиль, «сгусток мышц» в духе семидесятых — такого я меньше всего ожидал, и, следовательно, он подходил ей идеально. Марианн Энгел утверждала, что машина некогда принадлежала победительнице конкурса красоты 1967 года.

«Ты даже не можешь ехать с ней в машине…»

В последние минуты до больницы меня вызволяли из разбитого в лепешку автомобиля. И вот сразу после выписки я собирался снова сесть в машину. Я понимал, что не могу ходить, но очень сожалел, что иного выхода нет.

«…не сомневаясь, что ей разрешается водить».

Двигатель взревел, словно внезапно очнувшийся от спячки и рассерженный медведь. В машине имелся древний кассетник, и, чтобы не скучать в дороге, Марианн Энгел подпевала. Вначале с губ ее, точно симпатичный, но подбитый воробей, сорвалась Эдит Пиаф, затем она протяжно затянула что-то в такт Леонарду Коэну.

У светофора мы остановились рядом с парочкой на древнем «форде». Женщина на пассажирском сиденье заметила меня — я был по-прежнему в бинтах и должен буду их носить, пока не получу компрессионный костюм, — и испустила невольный писк, а потом резко отвернулась и стала смотреть на дорогу, притворяясь, что ничего такого не было.

Она решила, что из нас двоих нормальна Марианн Энгел.

«Вы оба чокнутые».

Наверное, мне следовало быть готовым… Но я не был. Я даже не предполагал, как теперь все будет.

Лемурия-драйв. На этой улице жила Марианн Энгел. Неудивительно, что первым делом я увидел церковь. Церковь Святого Романа Кондатского — здоровенное сооружение, отчаянно прикидывающееся более почтенным, чем было на самом деле. Не то чтобы церковь намеренно забросили — скорее просто кончились деньги. Краска облупилась, кирпичная кладка местами раскрошилась, треснувшие окна были склеены прозрачной изолентой. Черные буквы на белой пластиковой табличке у бетонной дорожки, ведущей к главному входу, уведомляли, что отец Шенахан приглашает всех желающих на воскресную службу. За церковью виднелось ветхое кладбище: ряды крошащихся могильных плит громоздились друг на друга словно горсть таблеток «Алка-зельцер». Лохматилась некошеная трава, поминальные венки увяли. На нескольких плитах, более крупных, чем остальные, темнели изображения ангелов, уносящих тела к небесам. Я поинтересовался, не Марианн ли Энгел наваяла эти штуки. Нет, отвечала она, она таким не занимается.

Дом ее, через дорогу от церкви, скорее был похож на крепость — серая твердыня, способная, кажется, выдержать осаду гуннов. Заметив, как я поразился столь основательному жилищу, хозяйка объяснила, что не знает, как жить в здании, не способном устоять против бега времени.

Марианн Энгел помогала мне выбраться из машины, а я все выспрашивал, каково ей жить по соседству с кладбищем. Она лишь пожала плечами и предупредила, чтобы я аккуратней ходил по мощеной дорожке — несколько булыжников расшаталось. Двор зарос травой и непослушными цветами, лениво клонящимися по ветру. Заскорузлая пародия на дерево скрючилась над тачкой-клумбой, закопавшейся передним ржавым колесом прямо в землю. Почтовый ящик приглашал просовывать письма в разверстую пасть дракона.

Массивные дубовые двери держались на крупных стальных петлях и вели в подвал, в ее мастерскую; их установили здесь специально, чтобы заносить каменные глыбы.

— В основном переделки были списаны с налогов. Во всяком случае, так говорит Джек. Ну, Джек — ты ведь помнишь?

С заднего двора примчалась коричнево-бежевая собака, та самая Бугаца. Марианн Энгел присела на корточки и стала гладить большущую голову, теребить глупого пса за уши.

— Буги!

Я тут же почувствовал, что ее дворняжка воплощает самые нелюбимые мной собачьи черты. Пес был совершенно по-собачьи бестолковый, язык его болтался из стороны в сторону, голова тряслась, совсем как у пластмассовых болванчиков в пидарасных машинах.

Держу пари, Джек — нормальный мужик, не то что всякие там…

— А давай споем доброму дяде? — Марианн Энгел издала жуткий стон, точно обкурившийся саскуотч — снежный человек из индейских мифов, а Бугаца стала подвывать, пытаясь повторить этот звук.

Я уже знал, что Марианн Энгел хорошо поет, — значит, сейчас она просто играла с собакой. Ладно, уши у меня — огрызки плоти, торчат, как сушеные абрикосины, по бокам забинтованной головы. Правое почти оглохло, но левое сохранило довольно чувствительности, чтобы осознать всю дикость этой песни. Певцы запрокинули головы и, наверное, воображали, что сейчас как запрыгнут, поплывут на самых высоких нотах… Промахнулись. Неудивительно, что Марианн Энгел живет возле кладбища, — только мертвые такое выдержат!

«Твоя жизнь. Змеиная сволочь. Как тебе такое будущее?»

Пока эти двое наслаждались своим кошачьим концертом, я рассматривал странный особняк. Оконные рамы были из тяжелого дерева, а окна из такого толстого стекла, что могли бы выдержать случайное попадание бейсбольного мяча. При виде каменной кладки сразу представлялось, как толстопузые мужики волосатыми руками водружали эти камни друг на друга, один за другим, а потом забивали на место тяжелыми молотками. Зеленые щупальца плюща всползали по стенам к самым поразительным украшениям этого дома — резным чудовищам, обхватившим водостоки. Пытаясь отвлечь Марианн Энгел от унылых завываний, я обронил: дескать, не часто увидишь горгулий в жилых домах.

— А то бы я разбогатела! Это хорошая реклама — про меня даже статью в газете написали. Вдобавок я уж и не знаю, куда девать всех своих малышей…

Демоны глазели вниз, и как бы я ни смещался то вправо, то влево, их выпуклые глазищи таращились прямо на меня. Их искривленные тела меня гипнотизировали: человеческий торс превращался в рыбий хвост, но так и не дотягивал до тритона; обезьянье туловище кренилось на лошадином крупе; бычья голова торчала на плечах льва с крыльями; змея вырастала из летучей мыши; злобное женское лицо изрыгало лягушек. В каждом создании сосуществовали несопоставимые твари, было непонятно, где заканчивалась одна и начиналась другая, и невозможно определить, какие фигуры — или какие части их тел — хорошие, а какие плохие.