Лили и осьминог - Стивен Роули

– Только бы нам продержаться еще секунд десять!

Лили кивает и собирается с силами.

Я начинаю обратный отсчет от десяти.

– ДЕСЯТЬ. ДЕВЯТЬ. ВОСЕМЬ.

Туго обвиваю трос вокруг своей левой руки и тяну.

– СЕМЬ. ШЕСТЬ. ПЯТЬ.

Последний резкий рывок из-под поверхности воды – и я слышу, как с оглушительным треском ломается мой палец.

И ору от боли.

Лили напрягается и продолжает мой отсчет, хоть ее пасть и занята тросом.

ЧЕТЫРЕ! ТРИ! ДВА!

Наши взгляды встречаются. Мы хором объявляем:

– ОДИН!

После этого остается лишь посчитать ноль; я не двигаюсь с места, вцепившись в трос мертвой хваткой, еще добрых тридцать секунд, пока до меня не доходит, что осьминог прекратил борьбу еще при счете «три».

Я смотрю на Лили.

– Кончено, – я с облегчением опускаю плечи и разжимаю пальцы. – Больше он нас не тронет.

Лили разжимает зубы и валит меня на палубу. Потом вскакивает ко мне на грудь, встает всеми четырьмя лапами по обе стороны грудины и принимается неистово вылизывать мне лицо. Может, для того, чтобы рассмешить осьминога, на самом деле нужны щуп и пальцы, но мне для этого достаточно, чтобы меня несколько раз лизнула собака. Мы осыпаем друг друга поцелуями и хохочем так, что чуть не захлебываемся смехом.

Счастье.

Когда мы наконец успокаиваемся, я смотрю на свой сломанный палец и трос, за который по-прежнему цепляюсь.

Мы торжественно заправляем трос обратно на блок лебедки, потом обматываем мой палец какой-то изолентой. Я снова поворачиваю «Рыбачить не вредно» так, что впервые за долгие недели мы направляемся к дому, туда, где встает солнце. В сторону нового начала. Мы с Лили устраиваемся в рубке и молча смотрим на восток и Калифорнию, а за нами в кильватере тащится дохлый осьминог.

8:00

Ночь проходит беспокойно, заснуть удается лишь через несколько часов, после того, как мы улеглись, а когда мы наконец засыпаем, я вдруг пробуждаюсь рывком, обнаруживаю, что вся постель перепачкана, а Лили тяжело дышит, и почти сразу понимаю, что этот день для нас последний. Я смотрю на Лили: осьминог вернулся, он стал даже больше, чем мне запомнилось, держится он крепче, чем когда-либо, грозя задушить нас обоих. Комната кружится, или это кружится моя голова; словом, что-то кружится так, что все расплывается перед глазами. Нигде в комнате я не вижу нераспакованного багажа, нигде на собственном лице не чувствую клочковатой бороды, нигде на коже – загара или других признаков того, что мы несколько недель провели под палящим солнцем на борту «Рыбачить не вредно», а на руках нет ни мозолей, ни шрамов, ни переломов, напоминающих о морском сражении, выигранном с таким трудом. Для меня оно такое реальное, настолько насыщенное деталями, что сердце до сих пор торжествует нашу победу над осьминогом и его бесславную смерть, и тихо радуется нашему возвращению домой – мы вдвоем, как маленькая команда, наш траулер и открытые воды Тихого океана. Но тем не менее осьминог здесь.

От такой резкой смены нашей участи у меня падает сердце. И тошнит, а я не помню, когда в последний раз ел, что такое еда, что значит голод, и реален он или нет. Не знаю, способны ли собаки исполнять обязанности помощника капитана на рыболовном траулере или стрелять из гарпунных ружей, а осьминоги – превращаться в людей и обратно. Не знаю, живы мы или мертвы, и почему ликование нашей полной победы над осьминогом сменилось адскими муками поражения, а сам он вновь очутился в нашей постели. До меня доходит, что я просто больше ничего не понимаю, и в этот момент осьминог произносит: «Доброе утро».

– Пожалуйста, уходи, пожалуйста, уходи, пожалуйста, уходи, – произношу я, как заклинание. Впервые я сдаюсь на милость осьминога. Может, мне удастся воззвать к какому-нибудь чувству справедливости или честности в нем. Убедить, что Лили ни в чем не виновата, что она прелесть, а он выбрал не ту собаку. Но осьминог лишь хихикает.

– С! КАКОЙ! СТАТИ! МНЕ! УХОДИТЬ! ЕСЛИ! ЗДЕСЬ! У МЕНЯ! ЕСТЬ! ВСЕ! ЧТО! МНЕ! НУЖНО!

Вот тут-то я и понимаю: он полностью поглотил Лили. А тело, которое часто и мелко дышит рядом со мной на постели, – всего лишь оболочка моей любимой собаки. Ее больше нет почти во всех смыслах слова.

Я подхватываю Лили на руки. Ей не хватает сил даже поднять голову. Несколько раз прошептав: «Я люблю тебя», я ставлю ее на пол в надежде, что она удержится на ногах и снова найдет в себе силы бороться. Ее ноги подкашиваются, она с глухим стуком валится на бок, уставившись неподвижным взглядом в ближайший угол.

И начинает задыхаться.

Решение уже принято. Больше я не доставлю осьминогу уговорами ни капли удовольствия.

9:00

Углубившись примерно на треть в ящик с документами, под буквой С – «Собака», я нахожу папку, в которой храню все бумаги Лили. Сертификат Американского Кеннел-клуба, подтверждающий ее родословную, справки о прививках от бешенства, чеки на вещи, которые я купил, готовясь к ее первому приезду домой – на миску, лежанку, которую поставил в моем пустом доме вечером накануне нашего знакомства, на коврик с надписью «ГАВ», на который поставил миску, когда мы впервые ужинали вдвоем, на переноску, в которой она терпеть не могла спать. В папке я нахожу то, что искал. Бумаги об операции на ее спине. Обратиться к Дуги я не могу. Последним отчаянным усилием я должен отправиться к людям, которые в прошлый раз приняли ее, когда я уже думал, что она умирает. Вытаскиваю счет на шесть тысяч долларов. Неужели я и вправду заплатил шесть тысяч? Казалось, это было давным-давно. На счете два номера: один – для экстренных, другой для рядовых случаев. Счет я держу в руках минут пять, комкаю его, пропитываю потом с ладоней, но не могу решить, какой из номеров набрать.

Заглядываю в кухню из-за угла: Лили в своей лежанке, в своей базе, – лежит на боку, как я положил ее не меньше получаса назад. Отступаю в спальню, закрываю дверь и смотрю на счет еще пять минут. Тянусь за мобильником, который заряжается возле постели, и набираю номер для рядовых случаев. Кажется, с ним что-то не так, но набрать второй номер я никак не могу себя заставить. Цифры колют пальцы.

– Центр хирургической и экстренной ветеринарной помощи. У вас экстренный случай, или вы можете подождать?

Женский голос. Приветливый.

Я снова смотрю на счет и еще раз на телефон. А разве я набрал номер не для рядовых случаев? Вроде бы его.

– Могу подождать.

Чем дольше я жду, тем больше происходящее теряет сходство с реальностью. Я уже не могу облечь в слова цель моего звонка. Да, я могу подождать. Продержите меня в режиме ожидания вечно. Я поживу здесь, разобью лагерь в вашей телефонной компании. Все лучше, чем так. Везде лучше, чем там, где я сейчас.

Музыки в режиме ожидания нет. Только слабый, но почему-то оглушающий гул. Может, просто кровь у меня в ушах, раздувшиеся капилляры, питающие мои слуховые проходы.