Арбузный король - Дэниел Уоллес

— А теперь иди. — Она подтолкнула меня к входной двери, направляя, как будто я сам не смог бы ее найти. — Иди, Том. Женщины уже заждались.

Так оно и было. Они выстроились вдоль Главной улицы, стараясь держаться в тени под навесами. Солнце пекло немилосердно, когда я, обливаясь потом, хромал к центру города. Женщины молча стояли вдоль тротуаров и смотрели на меня во все глаза. Меня ослепляли солнечные лучи; раскаленный асфальт обжигал ноги сквозь подошвы ботинок; спина чесалась как раз в тех местах, до которых мне было труднее всего дотянуться. Одежда с чужого плеча стесняла движения, которые в результате стали напоминать неестественную походку Франкенштейна, — собственно, таковым я себя и чувствовал. Я был монстром. Проходя мимо витрины скобяной лавки, я увидел свое отражение (точнее, отражение того, во что я превратился) и начал понимать душевное состояние бедняги Франкенштейна, его ярость и обиду за то, что с ним сделали, его ужасное одиночество, а также страх и отвращение, которые испытывали встречавшиеся с ним люди.

Женщины дарили мне улыбки, когда я проходил мимо, а некоторые из них смеялись, прикрыв рот ладошкой.

— Привет, Томас! — говорили они.

— С добрым утром, Томас!

— Ты сегодня шикарно выглядишь, Томас.

Потом они начали до меня дотрагиваться.

Они тянули руки, чтобы прикоснуться к моим плечам, голове. Одна из них поймала мою ладонь и глубоко вонзила в нее ногти. Вздрогнув от боли, я сердито вырвался, а она сказала:

— Ишь, какой неженка.

— Чувствительный юноша, — поддакнула другая.

Здесь присутствовали женщины всех возрастов, размеров и типов. Иные были красивы, иные нет. Попадались и совсем молоденькие, и дряхлые старухи: бабушки и внучки стояли рядом, и все они трогали меня, дергали за одежду, вырывали меня друг у друга, смеясь уже в открытую, громко и пронзительно, чтобы не сказать истерично. Они прилипали ко мне, как металлическая стружка к магниту, и в конце концов я оказался зажат в их плотном кольце; они давили на меня со всех сторон; их тела, груди, ляжки, их пот, их запахи и руки довершили начатое жарой — я задыхался, они выдавили весь воздух из моих легких, я тонул, я падал, я пытался спастись от них единственно доступным мне путем: я потерял сознание.

Когда я очнулся, женщин уже не было. Улица как будто вымерла. Должно быть, прошло несколько часов. Я лежал на скамейке под навесом. Надо мной из расплывчатого туманного пятна медленно кристаллизовалась фигура мистера Спигла. Одарив меня улыбкой, он приподнял одной рукой мою голову, а другой поднес к моим губам стакан холодной воды. Я сделал несколько глотков.

— Думаю, все в порядке, — бодро сказал он. — Я, конечно, не врач, но я думаю, что с тобой все в порядке.

— Спасибо, — сказал я.

— Ты на время отключился и пропустил состязание по плевкам. А также подсчет семян в рекордном арбузе.

Я слабо кивнул, продолжая пить.

— Счет перевалил за тысячу, — сообщил он. — Все были потрясены. А победил маленький мальчик. — Он улыбнулся, щуря глаза за толстыми стеклами очков. — Ну а теперь пришло твое время.

С этими словами он протянул мне «корону» — выпотрошенную верхушку арбуза, зеленую снаружи и розовую изнутри.

— Я сам ее сделал, — заявил он не без гордости. — Это входит в мои обязанности члена фестивального комитета. Давай-ка примерим. Как-никак, я ждал этого момента восемнадцать лет. Согласись, мне не откажешь в долготерпении… Вы только посмотрите! — воскликнул он в восторге, напялив свое изделие мне на макушку. — Нет, вы только посмотрите! Клянусь, это стоит того, чтобы ждать так долго.

Необычайно, странно красив был Эшленд в ту ночь, когда я медленно ехал по его улицам в повозке, запряженной двумя лошадьми, вороной и белой. Сидя на тюке сена с арбузной короной на голове и плетью-скипетром в руке, я махал людям, стоявшим вдоль моего пути и хранившим на лицах торжественно-выжидательное выражение. Вокруг разливалось море света: яркая луна, звездное небо, длинные шеренги факелов в руках горожан и костры, горевшие маяками далеко в полях. Смягчая зной, дул редкий в это время года ночной ветерок. Я удивлялся: что такое произошло? Как получилось, что Эшленд в одночасье стал таким привлекательным? И вдруг я понял. Сейчас он выглядел как в свои лучшие времена. Таким он был в те дни, когда сюда приехала моя мама, то есть еще до утраты им своих арбузов, своей истории и всего, что было так дорого этим людям. Таким в ту ночь виделся Эшленд его жителям, и я смотрел на город их глазами. Это был мой подарок эшлендцам — я сделал его одним лишь тем, что стал их королем. Я был потрясен, обнаружив в себе способность так сильно влиять на сознание окружающих, и только это заставляло меня по-прежнему играть роль, предусмотренную фестивальным сценарием.

Я, разумеется, был уже в курсе основных этапов церемонии — об этом рассказывали мне самые разные люди. Меня должны были провезти через город под взглядами всех местных мужчин, женщин и детей, выстроившихся с обеих сторон вдоль пути моего следования. Именно так все и происходило. Некоторые махали мне рукой и улыбались, но большинство просто таращили глаза. В ногах у меня находился холщовый мешок, из которого я время от времени доставал пригоршни высушенных арбузных семян и бросал их куда попало. Детишки кидались собирать семена с мостовой, но при этом никто не издавал ни звука. Весь город погрузился в молчание; лишь цокот копыт отражался эхом от стен домов. Повозка неторопливо миновала здание суда и центральную площадь города, двигаясь к его окраине. Лошади остановились сразу за последними домами — далее простирались пустые, мертвые поля. Я остался сидеть на тюке сена, обдуваемый теплым ветерком.

В отдалении, на фоне темно-синего неба, я разглядел три женские фигуры в белых одеждах — три смутных призрака, колыхавшихся за границей света городских огней. Я поднялся на ноги, но не спешил вылезать из повозки. Итак, вот он, финал. Там, в поле, я должен был завершить королевский обряд и стать спасителем Эшленда. Стук сердца отдавался у меня в висках. Пора было сходить на землю, после чего вокруг меня зажгут огненное кольцо. Затем из полей ко мне явится женщина, пройдет внутрь кольца, возьмет меня за руку и уведет в темноту, где мы с ней будем обладать друг другом. И я наконец стану мужчиной. Я стоял и тоскливо ждал, когда это произойдет.

Предчувствие, что все произойдет не совсем так, как планировалось, впервые возникло у меня при виде приближавшегося к повозке Игги. Он тащил помятую красную канистру, в какие обычно наливают горючее. Я заметил, что он хромает сильнее обычного, а пятен засохшей крови на лице стало больше. Значит, его снова обработали, и обработали на совесть.

— Привет, Томас, — сказал он.

— Привет, Игги.

Под его взглядом я чувствовал себя дураком: увенчанный арбузной коркой и с сухим стеблем, то бишь скипетром, в руке.

— Что ты здесь делаешь, Игги? — спросил я.