Штрафник, танкист, смертник - Владимир Першанин

— Я в штаб полка доложу. Вы свои танки бережете, а нас подставляете. Чужих не жалко.

— Дурак ты! — сплюнул комбат. — Наши орудия не берут цель. Ладно, чего объяснять. Открывай огонь прямо отсюда. А сам корректируй, если башку высунуть не побоишься.

Лейтенант молча вылез на бугор, долго высчитывал координаты для стрельбы с закрытой позиции. Мы знали, что навесной огонь по бронированным точечным целям эффекта не даст. Гаубица выстрелила раз, другой. Лейтенант бегал взад-вперед, корректируя наводку. Командир роты десантников, старший лейтенант Никита (фамилия в памяти не отложилась), с кем мы попали в заварушку на станции Штеповка, встал над лейтенантом во весь рост:

— У тебя же руки трясутся! Смотри, не обоссысь. До немцев почти километр.

Лейтенант ничего не ответил, продолжая корректировать бесполезный огонь. Явился старшина-сапер и доложил, что проход разминирован.

— Они полосой вдоль дороги понатыканы. В степи наверняка мин нет. Мы отметили флажками. Можно двигать фрицам во фланг.

Таранец направил в обход меня и Фогеля. Сказал, чтобы мы не рисковали. Это были ненужные слова. На войне, если боишься рисковать, — ничего не добьешься. Мы посадили на броню два десятка десантников во главе с Никитой. Когда отъехали, десантники дружно отстегнули фляжки и, несмотря на тряску, выпили. Приложился раз-другой и Никита.

— Для азарта, — объяснил он и подмигнул мне. За спиной у него висел знакомый немецкий автомат.

Когда мы зашли с фланга, я хотел атаковать с ходу. Бронеколпаки с крупнокалиберными пулеметами были нам не страшны, а единственный Т-4… возьмем мы его взводом! Меня трясло от возбуждения. В те минуты я потерял контроль над собой и рвался вперед. Это заметил всегда невозмутимый Паша Фогель и механик-водитель моего экипажа Иван Федотович.

— Покури, Алексей, — сказал механик, а Фогель, взяв у меня бинокль, долго всматривался в даль.

— Там еще одно орудие, — наконец сказал он. — Фрицы его в бой пока не вводили.

— Все равно атакуем, — настаивал я.

Лицо моего товарища скривилось в непонятной усмешке. Он минуты две молча обдумывал ситуацию. Я курил заботливо свернутую Леней Кибалкой самокрутку и постепенно приходил в себя. Сейчас я понимаю, что у меня был нервный стресс. Таких умных слов мы тогда не знали. Но если бы я настоял на бездумной лихой атаке, вряд ли бы наши танки уцелели.

— Стреляем мы примерно одинаково, — наконец сказал Фогель. — Кому-то надо зайти глубже и бить с тыла. А второй танк откроет отвлекающий огонь.

Младший лейтенант был не совсем прав. Лучше из нас двоих стрелял я. Больше практики плюс опытный заряжающий, Леня Кибалка. Просто Фогель считал, что вступать в дуэль с танком и 75-миллиметровкой опаснее, чем нападать с тыла. Он собирался взять на себя более рискованную часть плана.

— Паша, двигай дальше и атакуй с тыла. А я тут с ними в кошки-мышки поиграю, — решил я.

Выждав несколько минут, я высадил десант, приказав двигаться следом. Танк на малом газу пошел к немецким позициям. Батальон внизу усилил активность. Взрывы танковых снарядов поднимались частыми столбами. Кажется, разбили одно из орудий, там что-то горело, и нас прикрывал дым.

— Федотыч, ходу!

Мы мчались по степи. Ближнее к нам орудие было опрокинуто. Из капонира стрелял вдоль дороги Т-4. Затем башня развернулась в нашу сторону. Для меня цель была трудной. Лобовая часть башни с массивной броневой подушкой, все остальное защищено землей. Наша «тридцатьчетверка» была полностью на виду и представляла хорошую мишень. Я выстрелил, и болванка вспахала бруствер. Снаряд немецкого Т-4 с воем отрикошетил от округлости башни. Мы оба слишком торопились.

Федотыч, не надеясь на меня, бросал танк из стороны в сторону. Мы увернулись еще от одного снаряда, а потом появился Фогель и с короткой остановки пробил башню немецкого танка. На расстоянии двухсот метров не помогли дополнительные броневые листы. Т-4 замер. Мы всадили в него еще по два-три снаряда. Танк взорвался, разворотив капонир. Мы расстреливали бронеколпаки, кое-как пробили один. Броня у них была толстой.

Ко второму бронеколпаку наша «тридцатьчетверка» подъехала метров на тридцать. Я выстрелил в дверцу, пробил ее, а в нашу сторону вылетела из траншеи противотанковая кумулятивная граната. Я знал эти штуки. Сравнительно легкая, с деревянной рукояткой и лентой-стабилизатором, она летела массивной головкой вперед. При точном попадании прожигала броню не хуже снаряда. Граната не долетела до нас пяти шагов и взорвалась ярким огненным шаром. Рука со второй гранатой поднялась над краем траншеи и подломилась. Оба наших пулемета лупили в одну точку, выбив в бруствере целую канаву. Федотыч дал задний ход, и мы выпустили в траншею два фугасных снаряда, перемешав в груду все, что там находилось. Из бронеколпака выбивался дым, потом стали взрываться ручные гранаты и патроны.

Мы догоняли бежавших немцев пулеметными очередями, двоих раздавили. Человек шесть прыгнули в небольшой грузовик и на скорости исчезли в низине. Подъехали остальные машины батальона. Высоту обороняли не более полусотни немцев. Четыре пушки, танк, пулеметы. Они сумели сжечь две наши «тридцатьчетверки» и три подбить. В том числе разорвать гусеницу на танке Фогеля. Погибли человек тридцать из стрелкового батальона, экипажи двух танков и двенадцать десантников. Много было тяжелораненых. Пули крупнокалиберных пулеметов перемалывали кости, а ранение в грудь или живот означало верную смерть. Перевязки помогали плохо. Люди исходили кровью и умирали у нас на глазах. Чертова высотка далась нам дорого.

Мы отправили в медсанбат «студебеккер» с ранеными. Среди них был лихой командир роты десантников Никита, спасший меня в Штеповке. Его ранили очередью из автомата уже в конце боя. С незажившей ладонью и перебитой голенью, он жадно, как воду, пил ром из трофейной фляжки. Время от времени передавал ее мне.

— Все, Леха, бог троицу любит, — возбужденно говорил он. — Теперь меня надолго в госпиталь запакуют. Две пули в кость попали. Или ногу отхватят, или хромым останусь.

Я не утешал его. Неизвестно, что было хуже. Остаться без ноги или идти навстречу своей судьбе, которая в сорок третьем году оставляла людям слишком мало шансов выжить.

— Живи, Леха. Помощники у тебя молодцы. Этот немец, Фогель…

— Он не немец. Просто фамилия такая, — сказал я.

— Какая разница. Думающий мужик, ты к нему прислушивайся. Механик на танке опытный. И заряжающий Ленька, как собачонка преданный. С такими воевать можно.

Алкоголь пока заглушал боль, но лицо старшего лейтенанта покрывалось горячечным румянцем. Мы перенесли и посадили его в кабину. Прощай, Никита!

Комбат доложил о взятии высотки. Сказал, что кончаются боеприпасы и горючее. Нам приказали ждать и держать оборону. Рыть окопы не стали. Загнали танки в орудийные капониры, под деревья, сели перекусить и выпить. Выделили взвод похоронить погибших. Сидели группой, вместе с пехотным комбатом, его ротными и взводными командирами. Самолетов мы тоже не очень боялись. На запад прошли две группы наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Немцам сейчас не до нас. Лейтенант, командир самоходки, держался в стороне. Его позвал капитан Успенский. Ветеран Халхин-Гола снова хорошо хлебнул, но уже на законных основаниях — обед и отдых. Наркомовские положены. А сто или триста граммов, кто считать будет? Налил в кружку лейтенанту, двинул ближе банку с паштетом.