Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

Тогда разговор послушает.

И она соскользнула на пол: не хватало в самый ответственный момент грохнуться. Не то чтобы Тельма и вправду собиралась падать, но… как знать?

— Это ты ее убил?

— Что?! — всплеск возмущения, и такой яркий. Апельсиновый сок на белой скатерти… да… или что-то, на сок похожее. — Мэйни, ты в своем уме?

— В своем. Поэтому и спрашиваю.

А вот он спокоен, насколько это возможно. Тельма забралась в угол кухни, поближе к двери, устроилась за створкой — если кто и заглянет, то не сразу ее увидит.

Она прислонилась к холодной стене, положила руку на створку и закрыла глаза.

— Ты же сам… ты вел расследование! Или ты себе самому не веришь?

— Уже не верю.

— Ты… Мэйнфорд! Бездна тебя забери! Да зачем мне было убивать ее?

— Не знаю. Возможно, потому что она была беременна. И эта новость наделала бы шума. Чего она захотела? Чтобы ты ребенка признал?

Молчание.

Молчание — это чистый холст, та же скатерть… или нет, скорее шелковая простыня. С монограммой. «Э» и «Г», связанные воедино ветвью плюща. Шелк холодный, плотного плетения. Тельма видит его ясно, она могла бы прикоснуться, если бы было желание. Но она просто смотрит. Оранжевые пятна возмущения проступают медленно, то тут, то там, будто кто-то, сидящий за холстом, старательно выдавливает их.

Возмущение уместно, если вас незаслуженно обвиняют в убийстве.

— Она была известна, куда известней Тильзы. И молчать не стала бы. Конечно… а такая новость не пошла бы на пользу избирательной кампании.

Гнев.

Синий. И не сок черноплодника, скорее уж чернила, дешевые, канцелярские, самого поганого въедливого характера. Такие если прицепятся к пальцам, то отскрести их получится лишь вместе со шкурой.

— Скандал получился бы знатный. Кандидат с безупречным моральным обликом оказался не столь безупречен…

— Прекрати!

— …твоя помолвка расстроилась бы… а с Арейной ушли бы и так необходимые тебе связи семейства Лулидж. Знаешь, меня всегда поражало одно… почему она тебя любит?

Удивление.

Вялое, как вареный шпинат, ложку которого бросили на шелк.

— Она ведь не настолько глупа, чтобы ничего не знать. Но все же мирится…

— Ей хочется стать супругой Канцлера.

— Допустим. Но вернемся к Элизе. Итак, харизматичный Гаррет Альваро имел все шансы, чтобы стать самым молодым Сенатором в истории, чтобы претендовать на канцлерский жезл… правда, шансы эти умерли бы вместе с правдой. И с расписками.

Правда уродлива. Сине-зеленый? Но тусклый, застиранный. И нет в этом оттенке ни глубины моря, ни благородства нефрита.

— Элиза давала тебе деньги, но ты всегда тратил больше, чем получал. Широкая натура. И писал расписки. А она их скупала. Что было бы, откажись ты признать ребенка? Вой в газетах… они бы не упустили лакомого куска. А после еще один скандал, скажем, в суде, где с тебя бы потребовали возмещения. Возмещать тебе было нечем.

— Не понимаю, — голос холоден и полон презрения, но удивительно, что на холсте оно не проступает. — Почему, Мэйни, ты только сейчас вспомнил об этом?

Он не ответил на вопрос.

Он тоже прячется за шелковою ширмой, позволяя Тельме слушать и смотреть на театр разноцветных эмоций. Представление получается интересным, так ведь?

— Элиза не походила на твоих обычных подружек. Ты ведь выбираешь, кого послабей… продавщицы там… секретарши… сестры милосердия. Или кем была Тильза? Просто девочкой, подрабатывавшей в бакалейной лавке? Они, миловидные, безопасны. Падки на лесть. Не избалованы подарками. А главное, лишены нужных связей. Их легко припугнуть…

Мэйнфорд вдруг замолчал.

На шелке проступило черное пятно. Чернота была густой, что деготь, она сочилась сквозь ткань и, не удержавшись на ней, ползла.

Будто пятно плакало.

Оно и плакало.

— …или убить, — тихо добавил Мэйнфорд. — Очередная смерть, которая похожа на несчастный случай… аборт на позднем сроке. Кровотечение. И бедная дурочка, не побоявшаяся нарушить запрет, уходит в Бездну, унося с собой пару мелких грязных секретов…

Чернота пузырилась.

И Тельма даже испугалась, что сейчас измарается ею.

— Тебе понравилось, братец… ты избавился от Элизы, и никто ничего не понял. Трагическая гибель, ушла во цвете лет… зачем бросать хорошую идею, если можно заставить ее послужить снова и снова.

— Ты бредишь!

И снова черный, но иного оттенка. Тельма раньше и не предполагала, что чернота бывает настолько разной. Нынешняя — глянцевая, подвижная. Она выступает капельками, а капельки сливаются друг с другом, затягивают всю простыню.

— Это легко проверить. Теперь легко… ты, конечно, делал многое, чтобы сохранить тайну, но девушки так непостоянны. Достаточно поднять дела. Опросить свидетелей. Соседей… подруг… родственников. Всегда есть кто-то, кто видел больше, чем хотелось бы. И запомнил больше, чем следовало. Нужно лишь найти его…

— Ты…

Черное по черному. Узоры интересны, они даже зачаровывают Тельму.

— Ты сошел с ума, Мэйни, — это Гаррет произнес с глубочайшей печалью. — Мне действительно жаль, но… мама на сей раз права. Ты сошел с ума. Ты не понимаешь, что говоришь. И мне придется тебя успокоить.

— Уверен, что хватит сил?

— Мэйни… подумай, головой подумай… разве я похож на убийцу?

— Не похож.

Черный бисер светлел. Выцветал.

— Ты слишком труслив, чтобы самому пачкать руки… но ведь всегда найдется человек, которому можно доверить грязную работу. Кто он? Гаррет, думаешь, что я просто так оставлю это дело? Лучше сдай его…

— Мэйнфорд…

— Хотя… погоди. Теперь понятно, почему ее оставили в живых. Связанные одной смертью… зачем искать иного исполнителя, если тот, который имеется, достаточно циничен, умел и молчалив? Многолетнее сотрудничество…

…это он о чем?

О ком. О девочке Минди, это Тельма поняла, но остальное? Она чего-то не знает? Похоже на то.

— Но подумай, Гаррет. Мне достаточно сделать звонок, и ее возьмут. Станет ли она молчать? Сомневаюсь.

Не чернота — синева.

Густая, насыщенная, украденная из самой глубины моря. И шепот его же — волн, накатывающих одна за другой, — очаровывает.

Голос Гаррета, преисполненный печали.

— Ты вбил себе в голову странную идею. Мэйни, повторюсь, ты же сам вел это дело… и неужели я, зная твое отношение, рискнул бы обратиться, если бы был виновен? Подумай…

Море ластилось к седым камням.